Немного помолчав, Филат снова начал:

— Да… и не прописали… потому, по нашим-то квартирам… там… фью-ить! — он махнул рукою куда-то в пространство. — Никто не ходил, да не переписывал, потому, как мы, значит, не состоим по домашнему-то… Да… вот как!

Он смолк и как человек, отыскавший источник в жаркий летний день, жадно припал к стакану с пивом.

— Да… будто мы на собачьем положении… за городом… — ворчал он хриплым голосом.

Я наскоро расплатился и направился к двери.

— Они вот тут, чиновники-то, описывают, а мы там… будто…

Я так и не расслышал конца речи Филата: дверь за мною захлопнулась, и я очутился на улице. По панелям сновали люди. По сторонам проспекта в фонарях мерцали керосиновые лампы с дрожащим, тусклым пламенем. Громыхая, катилась конка, унося к Путиловскому заводу возвращавшихся из города обитателей загородных кварталов. Дул холодный, пронизывающий ветер, протяжным свистом отзываясь в телефонных и телеграфных проволоках, потонувших в тёмном небе.

Я дошёл до Нарвских ворот, миновал их тёмную арку, сел на извозчика и долго смотрел на эти мрачные, громадные ворота, высившиеся на рубеже двух миров и открывавшие путь в загородные рабочие кварталы.

1904