В купейную дверь постучали.

— Иван Диогенович! — звала Верочка. — К вам тут пришли…

— Кто? — недружелюбно отозвался человек-ксилофон.

— Помощник станции внучку свою привел…

— А-а-а… — это было не ко времени, но Иван почему-то велел: — Проси.

— Одну секунду…

Она встала в дверях. Опущенные в пол глаза с длиннющими ненакрашенными ресницами. Укутанная в белый пушистый платок, из-под которого выбились светлые пряди волос.

Иван разом смягчился и предложил снять полушубок и платок, так как здесь натоплено.

— Здравствуйте! — произнесла девушка низким, сочным голосом, сложив одежду аккуратно в углу.

От такой первозданной красоты и чистоты Иван, если мог, отшатнулся бы. Так лишь скрипнули деки от напряжения. Он глядел на лицо девушки, все обрисованное тонкими линиями, прядками волос, тоненькая цепочка вокруг шеи подчеркивала изысканность овала… А само лицо… Само лицо тотчас хотелось целовать, распробовать налитые вишневым цветом губы, чуть бледные от волнения щеки, высокий лоб с крохотной родинкой, а подо лбом — врубелевские глаза, скрывающие борьбу прекрасного с еще более прекрасным.

— Как звать вас? — спросил изумленный Иван.

— Настя я, — и опять колокольный голос поразил Ивана.

— Настя… — У него все сложилось. — Вы садитесь, Настя…

Она села на самый краешек стула, натягивала юбку на колени, то смотрела Ивану прямо в глаза, раскрасневшись, то опускала их к полу, побледнев. И с ним происходило то же самое. Его сердце за долгое время впервые колотилось быстрее обычного, и, казалось, даже деревянные части тела пронизывала дрожь предчувствия чего-то нового, радостного.

— Расскажите о себе, Настя! — попросил.

— Мне особо нечего… — Она опять премило смущалась. — Я в техникуме здесь училась, в педагогическом. Сейчас с детишками в садике вожусь… Вот… И немножко на ксилофоне играю… Здесь, в самодеятельности… Года четыре…

— Это очень интересно! — воскликнул Иван Диогенович, сверкнув глазами-сапфирами.

— Правда?

— Конечно!

— Ой, — она вдруг спохватилась. — Я, наверное, отнимаю у вас время!

Ему действительно надо было собираться на концерт. Правым ухом он слышал шумное дыхание охраны за дверями, голос Жагина. Но он мог и опоздать. Это даже хорошо — для ажиотажа.

— Работать с детьми — самое прекрасное дело в жизни!

— Правда? — опять спросила она, а он подтвердил, кивнув. — Но разве не ваше дело самое правильное — быть ксилофоном?

Вместо ответа он предложил:

— Не ходите сегодня на мое выступление!

— Как же! — Она заволновалась. — Мне нужны ответы!

— Оставайтесь здесь! — со страстью в голосе предложил он. — Я вернусь и отвечу на все ваши вопросы! Даже больше!

— Иван Диогенович! — Жагин. — Пора!

— Удобно ли это? — нервничала она.

— Конечно! Вас здесь будут охранять! Вместо меня.

— Правда?

— Договорились?

— Иван! — постучала Настя. — Опаздываем!

— Вам пора…

— Так остаетесь?

— А дедушка?

— А что — дедушка? — не понял Иван.

— Дедушка станет волноваться.

— Ах, дедушка… Мы дедушку успокоим… Он вас на станции ожидать станет. В своем кабинете! Моя горничная блинов ему напечет! Договорились?

Она кивнула, а потом улыбнулась, словно вдруг поверила человеку-ксилофону.

— Договорились! — расстегнула пуговку тесноватого ворота платья. У нее пятна еще красные от пальцев на белой коже остались. И в памяти Ивана запечатлелись…

— Вот и чудесно! — И крикнул: — Выносите!

Его осторожно грузили в крытую полугрузовую машину.

— Осторожно! — командовал Жагин. — Анастасия Ольговна, садитесь в «ауди», — распоряжался делово.

— А кто там, у Ивана Диогеновича в купе?

— Вы имеете в виду девушку?

— А там еще кто-то есть?

— Это внучка помощника начальника станции. Старик очень за нее просил… Все готовы? — крикнул Жагин.

Услышав ответ «так точно», махнул рукой, и кортеж двинулся к зданию филармонии.