После отстранения Хрущева от власти прямые и массовые нападки на Церковь прекратились, однако преследования продолжались, пусть и в более скрытой форме, когда главным рычагом стало административное давление. В 1965 году Совет по делам Православной Церкви был преобразован, на его основе создали Совет по делам религий, который получил еще более широкие, исключительные права. Примерно в то же время решено было создать при райсоветах комиссии, которым поручалось наблюдать за деятельностью священников и приходов. Были приняты также постановления, направленные против «нарушений законодательства о религиозных культах».

Новая Конституция 1977 года, хотя и не явно, а целым рядом ссылок на марксизм–ленинизм, возводила атеизм в ранг государственного вероисповедания. К верующим продолжали относиться как к гражданам второго сорта, объекту для разного рода дискриминаций. Если чьи-либо религиозные убеждения становились известными, человек этот мог быть уверен, что ему будет закрыт доступ ко многим профессиям и что его карьера под вопросом. Если в Москве и Ленинграде люди могли ходить в церковь, не подвергаясь большому риску, но в других местах все было не так. В тех городах, где действующих храмов было один–два, жители не могли посещать богослужения незамеченными, а огласка была чревата разнообразными неприятностями. Так, если молодожены венчаются в церкви или родители крестят ребенка не таясь, то за этим, как правило, следует выговор на работе и обработка на разных собраниях.

Работники идеологического фронта стремились оградить детей от всякого религиозного влияния. Семейный кодекс, утвержденный в 1968 году, обязывал родителей давать детям коммунистическое воспитание, то есть непременно атеистическое. Один советский юрист так комментировал это положение: «Закон не запрещает родителям самим обучать своих детей религии. Но о каком воспитании может идти речь тогда, когда некоторые верующие родители внушают им мысль о божественном происхождении всего сущего, в противовес подлинно научным знаниям, полученным детьми в школе?» [126]

Наконец, религиозная литература издавалась, как и прежде, весьма и весьма ограниченно: несколько литургических книг для духовенства, ежемесячный «Журнал Московской патриархии», время от времени Библия или Новый Завет, причем тиражи были столь незначительны, что книги эти (их никогда не продавали в книжных магазинах) по–прежнему оставались недоступными большинству населения.

В защиту верующих, ставших жертвами репрессий, правозащитники писали письма и обращения. Отец Г. Якунин создал в 1976 году Христианский комитет для защиты прав верующих. За пять лет этот комитет по каналам самиздата распространил более четырехсот документов, в которых приводились сведения о посягательствах на свободу совести в СССР.

То и дело раздавались голоса, обличавшие пассивность иерархии перед властью. В частности, громкий резонанс вызвало письмо, написанное в 1972 году Солженицыным Патриарху Пимену, который незадолго до того сменил Алексия I, умершего в 1970 году [127] .

Начиная с 1979 года антирелигиозная политика вновь заметно усилилась. Власть, казалось, вдруг осознала, что у молодежи пробуждается религиозное чувство, и решила противодействовать этому. Кроме того, чтобы московские Олимпийские игры 1980 года проходили без инцидентов, посчитали нужным удалить из столицы всех нежелательных персон. И наконец, общим ужесточением идеологии сопровождалось вторжение в 1979 году советских войск в Афганистан.

Прежде всего, власти попытались напугать и нейтрализовать активных христиан. Были арестованы о. Г. Якунин и другие члены Христианского комитета по защите прав верующих, несколько участников семинара Огородникова (сам Огородников уже был в Сибири), о. Д. Дудко. В июне 1980 года христианские круги испытали неприятное изумление: о. Д. Дудко появился на экранах телевизоров и публично покаялся в своей прошлой деятельности. Его духовные дети были смущены. Он уже прошел через ГУЛАГ, однако во второй раз, после нескольких месяцев заключения и моральной обработки, не устоял. На следующий день после выступления по телевидению его выпустили на свободу.

В те же годы была организована целая серия процессов. Двое из обвиняемых признали свою вину и отделались тем, что были осуждены условно. Кто бросит в них камень? Они просто переоценили свои силы: ведь именно они за пятнадцать лет до этого упрекали отца Александра в том, что он чересчур осторожничает. Один из них дошел до того, что сказал о. Александру: мы принадлежим к разным Церквам. Но остальные держались стойко и были приговорены к нескольким годам лагерей и ссылке. На суде в своем последнем слове о. Г. Якунин достойно и спокойно воздал благодарение за то, что ему позволено было принять участие в защите верующих. Огородникова судили повторно, и во время суда он проявил бесстрашие — бросился к окну, широко раскрыл его и обратился с речью к друзьям, стоявшим снаружи. Оба продолжали борьбу в ГУЛАГе, в частности объявляли голодовки, требуя, чтобы им разрешили читать Библию.

В годы после смерти Брежнева репрессии по всему антирелигиозному фронту усилились. До 1987 года никакой передышки для верующих не наблюдалось.

После разгрома «аббатства» и назначения в Тарасовку условия, в которых отец Александр нес свое апостольское служение, больше не менялись на протяжении примерно двадцати лет — до тех пор, пока советская власть в 1988 году не изменила радикально свою политику по отношению к религии. Отец Александр решил продолжать служение скромно, держась в тени и стараясь, насколько это возможно, избегать конфронтации с гражданскими властями. Он поставил себе целью быть доступным для нового поколения советской молодежи, которое начало освобождаться от иллюзий коммунистической идеологии, отвечать на возникающие у молодых людей вопросы, терпеливо вести их ко Христу. Во времена «аббатства» прихожан у него было немного, теперь же людей, ищущих с ним встречи, день ото дня становилось все больше. Молва о нем передавалась из уст в уста. Такая популярность стала волновать настоятеля, который пристально следил за ним. Кончилось это тем, что тот отправил донос в КГБ. Что же касается отца Александра, то он обратился к владыке Пимену, бывшему тогда митрополитом Крутицким и Коломенским (позже он станет Патриархом), с просьбой перевести его в другой приход.