А закончить свое обращение хочу словами отца Александра: «Едва ли правы те, кто говорит, будто христианство уже исчерпало себя в прошлом. Если сопоставить его реализацию с тем, что начертал перед нами Иисус Христос в Своей Благой Вести, то надо признать, что подлинная его история сделала лишь первые шаги».

15 сентября 2003 года

Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий

В воскресенье 9 сентября 1990 года отец Александр Мень, как обычно, встал очень рано и отправился совершать литургию в маленькую деревенскую церковь, где он служил вот уже двадцать лет; церковь эта находилась в тридцати километрах от его дома. Держа в руке неизменный портфель, он вышел из садовой калитки и привычным путем двинулся к железнодорожной станции, чтобы сесть в идущий к Москве пригородный поезд.

Утро было туманным. Он быстро шел по узкой дороге среди деревьев. Листья уже начинали опадать. Впереди был долгий день — исповедь, литургия, крестины, отпевание. Это займет, конечно, всю первую половину дня, а затем ему надо будет торопиться в Москву, на очередную лекцию о христианстве, которую он должен был читать в Доме культуры на Волхонке. С 1988 года советская власть изменила политику по отношению к верующим: ту деятельность, которой отец Александр посвятил себя с юности и прежде вел всегда полулегально — нести людям слово Божье, — он мог теперь совершать гласно. Чуть более недели назад, 1 сентября, он отпраздновал тридцатую годовщину своего рукоположения. Отныне ни минуты передышки. В Советском Союзе такое случилось впервые: на протяжении семидесяти лет верующие были обречены на молчание, а теперь его, отца Александра, за которым наблюдала целая команда КГБ, открыто приглашали в школы, институты, клубы, дома культуры. На Пасху он крестил шестьдесят взрослых. Он работал самозабвенно и совершенно не щадил себя, близкие беспокоились за него, но он не прислушивался к их советам. Правда, в последнее время он казался встревоженным, для него это было совсем необычно.

Осенние краски играли под первыми лучами солнца, и несколько минут дороги вдоль леса могли прибавить ему сил. В подмосковном этом пейзаже не было ничего необычного, и все же для отца Александра он был значимым. Всего в нескольких километрах возвышалась Троице–Сергиева лавра — особое место для Русской Православной Церкви. Неподалеку от этих мест, в лесу на берегу реки, преподобный Сергий в середине XIV века основал скит, и отсюда начался новый духовный взлет России, еще не оправившейся после нашествия воинов Чингисхана. Великий Андрей Рублев был там монахом, для этого монастыря написал он знаменитую Троицу. Преподобный Сергий родился в деревне неподалеку отсюда и ходил по той самой дороге, по которой шел теперь отец Александр…

Чуть позже его жена, оставшаяся дома, открыв окно, услышала стоны. Она бросилась в сад и увидела за калиткой мужчину, лежащего в луже крови. Побежала в дом, вызвала «скорую помощь», затем милицию. Когда вышла вновь, машина «скорой помощи» уже была тут.

— Почему вы ничего не делаете? — спросила она врачей. Наконец решилась подойти. Было много крови.

Она все не осмеливалась посмотреть на убитого. Сказала, обращаясь к себе самой: «А мой муж? Он благополучно добрался?» Кто-то спросил: «Он был в черной шляпе?» У дороги нашли шляпу с большим надрезом. Позже подошли свидетели, они видели отца Александра, когда он возвращался к дому, истекая кровью. Не захотел, чтобы ему помогли. По всей видимости, он упал перед самой калиткой от потери крови. Широкая рана на затылке явно была нанесена топором. Обстоятельства преступления, точность, с которой действовал убийца, заставляют думать, что преступление было тщательно подготовлено и совершено профессионалами. Но почему они выбрали такое оружие?

«Мы едва начали освобождаться от чувства страха, — писал журналист на другой день после события. — Топор — очень хорошее средство, чтобы привести в чувство всех глотнувших свободы. Отрезвить и напомнить» [1] . Именно за топоры хватались русские крестьяне, когда изгоняли чужеземных захватчиков, врагов. Традиционный символ народного мщения и наказания предателей.

Топором потрясали и против евреев во времена погромов. А ведь отец Александр по происхождению был еврей: не было ли это преступление антисемитским?

Действительно, после его смерти газетенки, которые вот уже год или два проповедовали самый крайний русский национализм, с яростью взялись за отца Александра. Они утверждали, что его убийство было следствием хитрых замыслов «мировых антирусских и антиправославных сил, которым он служил всю свою жизнь», ибо теперь они решили использовать его в последний раз, чтобы вызвать у евреев ненависть к русским: «Пусть его смерть послужит уроком всем, кто пытается, находясь в лоне святой Православной Церкви, заигрывать с сатанинскими силами» [2] .

Самого отца Александра волновал новый подъем ксенофобии в России. Он усматривал в нем зародыш русского фашизма. Впрочем, и отец Александр не был на хорошем счету у наиболее консервативной части духовенства, в частности у монахов Троице–Сергиевой лавры, голубые и золотые купола которой были видны из его сада. Но разве это может служить основанием для того, чтобы, как это делают некоторые, заподозрить в них вдохновителей убийства? Не следует ли скорее сопоставить его с другими зверскими убийствами священников, которые были совершены тайными службами в разных странах Восточной Европы, например, с гибелью отца Попелюшко, утопленного агентами польских органов в 1984 году? В дни, когда был убит отец Александр, топот сапог уже раздавался в Москве, и механизм, который в конце концов привел к путчу 1991 года, был уже запущен. Если вспомнить, что чины старого коммунистического аппарата часто использовали шовинизм, притом самый агрессивный, в попытках сохранить или реставрировать свою власть и что первыми группами русских ультранационалистов, которые появились в 1987—1988 годах, весьма часто манипулировали органы КГБ, разумно предположить, что именно они и разыграли эту карту. Поспешность, с которой следователи заявили, что это дело никоим образом не может быть политическим, при том что никаких следов убийцы не было найдено, подозрительна в высшей степени. С той поры прошло много лет; как и можно было ожидать, следствие ничего не дало. Будет ли когда-нибудь раскрыто это убийство? По крайней мере можно быть уверенным в том, что отец Александр был убит не случайно, что это преступление спровоцировано необычностью его личности и тем, как это проявлялось в общественной жизни.

Советская пресса широко отозвалась на смерть отца Александра. После того как газета «Известия» воздала должное его памяти, автору статьи стали угрожать по телефону. Позвонила женщина, спросила с раздражением: «Что же это его Бог ему не помог?» [3] Знала ли она, что почти те же самые слова были произнесены две тысячи лет назад у подножия креста: «Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему» [4] .

Мысль о смерти была близка отцу Александру. Он часто напоминал, что мы лишь путники в этом мире, «пришли из тайны, чтобы возвратиться в тайну». Это не должно нас ужасать, напротив, через это нам следует осознать значение жизни. «Память о том, что за нами придут, должна быть ободряющей, укрепляющей нас, не дающей нам расслабиться, разболтаться, впасть в уныние, безделие, мелочность, ничтожество» [5] . С тех пор как у него появилась возможность действовать открыто, он, казалось, спешил, как будто время для него было сосчитано. Думал ли он, что новая политическая ситуация пришла ненадолго и что нужно как можно полнее воспользоваться недолговечными обстоятельствами? «Если я сейчас не сделаю того, что нужно, — сказал он однажды, — потом буду жалеть об упущенном времени» [6] .