— И все-таки что-то его там заинтересовало, — задумчиво проговорил Эмос, рассматривая выпученные глаза и синюшную кожу.

Язык слегка вывалился, губы тоже посинели. На теле виднелись несколько глубоких ран, однако крови не было и следа. Придонные обитатели Мути успели изгрызть труп. К тому же, разлагаясь, тело сильно раздулось, и одежда едва не лопалась по швам. Сам человек был при жизни довольно хрупкого сложения и носил длинную бороду. Он меньше всего походил на военного, хотя сапоги и защитное обмундирование были армейского образца. Кроме того, остальная одежда вполне обыкновенная, штатская. Колени на штанах грязные, протерты до дыр, как если бы человек много ползал на четвереньках. Карманы набиты свитками и пергаментами. Эмос развернул парочку из них. Пергамент был запорошен землей. Тогда Эмос осмотрел руки погибшего.

— У него и под ногтями земля, — заметил мьюнанин. — Довольно странно для того, кто трудится на дне Мути.

— Это еще не все, — кивнул Маррис. — Когда мы его вытащили, у него на шее болталась небольшая сумка. Ну-ка, взгляни, что в ней!

Один из матросов принес сумку, подал Эмосу и тут же инстинктивно отпрянул на шаг-другой назад: как и все вокруг, матрос чувствовал себя весьма неуютно рядом с мьюнанином. Впрочем, самого Эмоса это ничуть не беспокоило. Куда худшее отношение сулила ему встреча с соплеменниками.

Он расщелкнул застежку, открыл сумку и, высыпав содержимое на палубу, сосредоточенно свел брови. Здесь оказались инструменты — ручная лопатка, ледоруб, небольшие грабли, ножницы, а также несколько образцов грунта. Плюс еще какие-то записки, сделанные на пергаменте.

— Никто из наших не смог ничего прочесть, — пояснил Маррис. — Это язык, которого мы не встречали…

— Еще бы, — кивнул Эмос. — Это древний сетинианский. Вдобавок скоропись или стенография. Обычно ею пользуются ученые. Здесь записаны какие-то измерения — плодородность почвы, уровни влажности, температура. Сплошная ботаника… Интересно, для чего ему понадобились эти прогулки по дну Мути?

— Вот и нам бы хотелось это узнать, — отозвался Маррис. — А еще — зачем кому-то понадобилось его убивать?

— Ну-с, пока могу сказать одно, — пожал плечами мьюнанин, — его ботанические изыскания выглядят вполне безобидно. Правда, место для них он выбрал довольно странное…

Эмос умолк. Его взгляд упал на запись, сделанную, видимо, в большой спешке. Последняя строчка нацарапана кое-как, в самом низу пергамента. Как будто человек был чем-то очень взволнован или даже потрясен. Заглянув другу через плечо, Маррис поинтересовался:

— Что там написано?

— Здесь написано:

— Этот вопрос погибший адресовал самому себе. — Эмос повернулся к Маррису. — А ответ, кажется, придется искать нам.

Эмос Гарпраг жил-поживал в собственном небольшом поместье всего в дне пути от Рутледжа, что на побережье, занимаясь растениеводством и животноводством. Поместье с фермой стояло на плодородных землях, что объяснялось близостью Мути — ежегодно Урожайный прилив накрывал окрестности, удобряя почву.

Осев в Браскии, Эмос давно распрощался с бродячей жизнью мьюнанина. Вот уже много лет он жил в изгнании, и контакты с соплеменниками-мьюнанами ограничивались редкими и осторожными визитами родственников: сестры с мужем и двумя детьми. Время от времени маленьких племянника и племянницу оставляли на несколько недель погостить у дяди. Считалось, что перемена обстановки на пользу детям, и дядя не возражал.

Был уже почти вечер, когда Маррис привез Эмоса домой. Друзья попрощались. У того и у другого на душе было тревожно: сказались события минувшего дня, зловещее и странное предостережение, найденное в записках мертвеца.

Эмос Гарпраг был настолько поглощен этой загадкой, что не сразу обнаружил исчезновение детей. Откуда-то доносился жалобный вой, похожий на кошачий.

В глаза бросилось, что гобелен на стене в гостевой комнате висит кое-как. Заскрежетав зубами, дядя отворил потайную дверь и поспешил вниз по лестнице. Локрин и Тайя посмели забраться в его мастерскую! Эх, не нужно было так надолго оставлять их без присмотра.

Половинки разорванного древнего парсинанского свитка валялись прямо у лестницы на полу и вопили, как недорезанные поросята. Эмос поплевал на большой и указательный пальцы, смочил слюной края пергамента, склеил обе половинки. Крики прекратились.

Немного погодя Эмос обнаружил, что пронырливые маленькие негодяи не только испоганили ценный пергамент, но еще и стащили одно из его трансформагических перьев. Он снова затопал ногами по лестнице, поднялся наверх и в ярости захлопнул дверь. Его лицо, обычно не выражавшее никаких эмоций, было перекошено от гнева.

Эмос покидал в вещевой мешок самое необходимое, взял кое-какие инструменты, запер дом и пустился по следам беглецов. Он сообразил, что они рассчитывали оторваться от погони, однако ему приходилось ловить и более изворотливую дичь.