Главная цель дня открытых дверей (или, как его еще называют, родительского дня) – показать родственникам осужденных, как хорошо им здесь живется. Для чего и организовывается данное мероприятие. Составляются списки гостей. Осужденный может пригласить только близких родственников – родителей, детей и жен. После тщательного обыска гостей заводят в зону. Под бдительным присмотром оперативников, в сопровождении замполита проводится экскурсия. Можно зайти в барак и посмотреть шконку, где спит ваш родственник. Можно посетить столовую и отведать специально приготовленную по этому случаю тюремную баланду. Посетители, одетые в гражданскую одежду, представляют здесь весьма странное для зэков зрелище, привыкших видеть только людей в форме. На это время зона вымирает, запрещаются все передвижения, а зэки загоняются в бараки. Но прибывшим гостям не удастся избежать любопытных глаз осужденных. В бараках облепляются все окна, и сотни внимательных глаз наблюдают за гостями. Маршрут заканчивается в библиотеке, где все готово к торжеству. В большом помещении расставлены столы и стулья, где можно посидеть с родственниками и выпить чаю со сладким, купленным в специально открытом по такому случаю буфете. Приводят после обыска осужденных. Для них такая встреча – дополнительная возможность увидеться со своими близкими, количество свиданий с которыми ограничено. Во время чаепития играет и поет самодеятельный ВИА из осужденных. Я никогда не участвовал в подобных мероприятиях и строго-настрого запретил жене приезжать в колонию на дни открытых дверей. Два-три раза в год я мог смириться с ее пребыванием в комнате длительных свиданий, но допустить ее прогулку по территории колонии было выше моих сил…

Однажды нас вывели из барака и построили в локальном секторе. В сопровождении оперативников к нам в барак на экскурсию зашли человек восемь трудных подростков – воспитанников детского дома. Судя по растерянным и даже испуганным лицам ребят, урок не прошел для них даром и имел положительный эффект. Я с улыбкой вспомнил свое детство. В моей жизни до самого последнего момента на свободе ничто не предвещало такого поворота судьбы…

Каждый год в колониях проводится смотр-конкурс художественной самодеятельности. Каждая колония своими силами готовит спектакль, на премьеру которого приезжает очередная комиссия. Они оценят актерское мастерство осужденных и выявят победителей. Во Владимирской области из зоны в зону перелетает хрустальная сова – переходящий приз за лучшую театральную постановку. Об этой сове мечтает замполит колонии, готовя очередной спектакль. Замполит в колонии сменился. Старый серьезно в чем-то провинился и, не досидев нескольких лет до пенсии, радостно уволился «по собственному желанию», довольный тем, что сам не попал на нары. Новый замполит – Чудин Алексей Владимирович. Один из немногих порядочных людей, которых я встретил в этой системе.

На дверях столовой появляется объявление: «Желающим принять участие в смотре-конкурсе художественной самодеятельности записываться у завхоза клуба».

Я читаю между строк: «В крепостной театр требуются актеры».

Знакомлюсь с завхозом клуба. Рома Г. осужден на пятнадцать лет за убийство. Здесь он отвечает за постановку массовых зрелищ и заведует местным театром. Если отбросить в сторону убийство, которое он совершил, то Рома – неплохой парень. Немного игравший на гитаре на свободе, здесь он становится звездой местного масштаба. Для услады всевозможных гостей и комиссий он целыми днями, по поводу и без повода, поет на сцене клуба. В свободное между песнями время Рома с помощью других осужденных пишет сценарии к спектаклям. Тема спектакля определяется приказом УФСИН по Владимирской области. Где-то наверху сказано, что год текущий – Год семьи. Приказано – сделано! Спектакль посвящается Году семьи. Для этих целей собирается труппа. Рома задумал поставить феерическое шоу, которое должно потрясти членов жюри. Не в пример пению в хоре, желающих получить поощрение за участие в спектакле находится довольно много.

Мне, как потенциально талантливому актеру, способному выучить наизусть достаточно большой кусок текста, обещана дополнительная награда – месяц жизни в профилактории. Недолго думая, я даю согласие. Так начинается моя головокружительная артистическая карьера. Каждый день, в любую погоду, отработав смену на промке, я обреченно тащусь в клуб на репетицию. Из нашего отряда записалось несколько человек. Действие спектакля переносилось то в прошлое, то в будущее и к заданной теме не имело никакого отношения. Мише К. досталась роль былинного богатыря. Без смеха я не могу на него смотреть. В шлеме из картона на голове он едва втиснулся в кафтан, сделанный из дермантина, по случаю содранного то ли с двери, то ли с сиденья старого автобуса. Он держит деревянный меч, который в его руках кажется детским. Я выгляжу не лучше. Играя роль военного времен Отечественной войны 1812 года, я получаю какое-то подобие мундира, сшитого из старых занавесок, и картонную шапку, которая едва держится на моей голове. Женские роли исполняют угловые, или обиженные, согнанные со всей зоны. Они играют роли светских дам. В париках из новогодней мишуры и магнитофонной ленты, с накладными бюстами и веерами в руках с синими от татуировок пальцами они представляют собой ужасающее зрелище. Роль чеченского террориста, несмотря на то, что у нас сидят настоящие чеченцы, достается осужденному за убийство таджику Данияру. Какой чеченец без бороды? Тем более террорист! Носить бороды и усы в колонии запрещается. Кто будет обращать внимание на Уголовно-исполнительный кодекс РФ, если сам хозяин сказал: «Не носить тебе бороды!»? Между тем в кодексе черным по белому написано: «Осужденным разрешается носить аккуратно постриженную бороду и усы».

Искусство требует жертв. Данияр пишет заявление на имя начальника колонии следующего содержания: «В связи с участием в смотре-конкурсе художественной самодеятельности прошу дать мне разрешение на ношение бороды». К моему удивлению, он подписывает это заявление у начальника отряда, оперативника, режимника, начальника воспитательного отдела и замполита. Подпись начальника колонии на этом заявлении была шестой (!). Я своими глазами видел это заявление. Идет гордый Данияр по аллее, а дежурный его строго спрашивает:

«Вы что, гражданин осужденный, режим нарушаете? Небритым разгуливаете!»

«Не правы вы, гражданин начальник! – скажет он, доставая из широких штанин бумагу. – У меня разрешение есть!»

На премьеру приезжают чины из УФСИН Владимирской области, женщины из какого-то околокультурного учреждения, входившие в жюри, и журналисты. Зал заполняется осужденными из карантина, которым обещано, что чем больше они будут хлопать, тем меньше они будут топать.

Спектакль, напомнивший мне мой судебный процесс, с треском проваливается. Мы занимаем предпоследнее место среди всех колоний Владимирской области. Хозяин нехотя подписывает всем участникам этого позорища обещанные поощрения. Мне, как и обещано, предоставляют место в профилактории, и я жду своей очереди, чтобы сменить обстановку.

Мелькают дни, похожие друг на друга как близнецы. Летят недели, складывающиеся в месяцы. Тот же отряд, та же промка, тот же швейный цех. Иногда во время перекура я выхожу с мужиками в курилку, чтобы пообщаться с осужденными из других цехов. Подлетает капитан – начальник цеха, по-хозяйски оглядывает всех зэков и обращается ко мне:

«Что-то ты, Переверзин, часто куришь!»

«Да я вообще не курю», – отвечаю я