– Я смотрю, Данилов, – голос у Агеева был скрипучим и резким, – в чины ты вышел, ромб на петлицу надел. А с большевистской совестью как? А, Данилов?

От растерянности Иван Александрович на время потерял дар речи. А Агеев, зло прищурив глаза, копался в портфеле, доставал какие-то бумажки.

– Я теперь в отделе прокурорского надзора работаю, за вами, милицейскими, наблюдаю. Я хоть институтов не кончал…

– О кузне я уже слышал, – Данилов медленно наливался гневом, – старая песня. И попросил бы мне не тыкать, поскольку с вами, Агеев, в той самой кузне не работал, я в это время на рабфаке учился.

– Что вы сказали? Не рано ли нос задираете. – Агеев наконец достал из портфеля какие-то бумажки и протянул их Данилову. – Вот вам, так сказать, сюрприз.

Тот взял помятые листы. Это была отпечатанная на машинке копия заявления Спиридоновой. Быстро прочитав, Иван Александрович подошел к сейфу, открыл его, комнату наполнила тонкая старинная мелодия, и спрятал заявление.

– Все, идите. Вам официально ответят.

– Я пойду, – лицо Агеева неприятно исказилось, – я пойду, но кое-что и у меня осталось.

– Вот что, слушайте меня внимательно. На запрос горпрокуратуры мы ответим. Кстати, приложим старые, архивные справки о судимостях Спиридоновой, но в нашем письме будет указано, что вы, пользуясь своим служебным положением, пытаетесь оказать влияние на следствие. Только вот почему это делаете, интересно? Уж не из-за продуктов ли?

Данилов сказал это просто так, наугад и по тому, как сразу побледнел Агеев, понял: попал в цель.

– А теперь идите, с горпрокурором мы свяжемся. Кроме того, узнаю, как вы опять на работу попали.

Агеев выскочил из кабинета, сильно хлопнув дверью.

«Ишь сволочь, – подумал Данилов, – опять воду мутит. Нет, таких близко к охране закона подпускать нельзя. Иначе они оправдают любое действие, лишь бы оно им выгодно было».

Он посмотрел на календарь, там было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их были на одном этаже.

– Привет, – улыбнулся Муштаков, – привет героям сыска. Чего в наши Палестины? Никак сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок.

– Пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь. Послушай, говорят, что у тебя память хорошая.

– Пока не жалуюсь.

– Володю Гомельского помнишь?

– Ну как же, самый яркий из моих клиентов. Образование, эрудиция, умение одеться – все при нем.

– Так вот, он у меня по одному делу бочком проходит.

– Повезло тебе. А у меня он прямиком идет, эдаким паровозом.

– А где он?

– Я думаю, твои его уже повязали.

– В том-то и дело, что нет.

– Вот слушай, – Муштаков достал из стола бумагу, – этот деятель с какими-то орлами устроил самочинно два обыска.

– Он же вроде этим не занимался.

– Так это, Ваня, как говорят наши враги, плюсквамперфект, что значит давно прошедшее. Теперь он фальшивыми продовольственными карточками, конечно, промышляет.

– Что брали при обысках?

– Камни, золото.

– У кого?

– Тоже у сволочей. У тех, кто в прошлом году на людском горе наживался.

Данилов вкратце изложил Муштакову суть дела. Тот слушал внимательно, что-то помечал карандашом на листе бумаги. Когда Иван Александрович замолчал, Муштаков, подумав немного, сказал:

– Все дело в том, что Володя Гомельский родом из Харькова и Шантрель твой оттуда же. Сам понимаешь, что справки навести почти невозможно. Но все-таки надо попробовать; запроси наркомат, вдруг здесь их архивы, или кто-то из ребят эвакуировался, вполне реальное дело. Как ты считаешь? Там замечательный парень начальник угрозыска, Боря Пономарев, я у него в гостях был, он своих клиентов наизусть знает.

– Я человек невезучий. – Данилов встал.

– Кстати, Ваня, – Муштаков подошел к Данилову, – ты мне фотографии убитых дай. Я их своим лишенцам покажу, чем черт не шутит, может быть, опознают они их.

– А зачем тебе фотографии? Твои лишенцы где?

– Один в Таганке, а другой у нас, во внутренней тюрьме.

– Ты им, так сказать, живую натуру покажи. Я к тебе Полесова пришлю, он и проведет опознание.

На том они и разошлись. Придя к себе, Иван Александрович отдал распоряжения Степану, а сам стал составлять письмо в наркомат по делу Шантреля.

С утра Игорь изучал личное дело Шантреля. С фотографии, приклеенной в левом верхнем углу анкеты, глядел на него большелобый человек с тонкими губами и крепким носом. По словесному портрету Муравьев знал, что волосы у Шантреля рыжеватые, вьющиеся, сзади круглая плешь, что роста он сто семьдесят шесть сантиметров, лицо белое, без особых примет, телосложения упитанного. В день убийства Ивановского Шантрель находился на работе все время. Сменился он только в восемь часов утра. Из дому, по словам Спиридоновой, не выходил. Видимо, она просто не заметила, как Шантрель преспокойно вылез в окно.