Нельзя сказать, что Олеся очень любила свое имя, но плохо представляла себя с другим — к нему ж надо будет привыкнуть, поэтому поспешно предложила:

— А давайте, меня будут звать Олеся, — и обе девушки прыснули от смеха.

— Думаешь, это лучше Милены?

— А мне нравится, — Олеся пожала плечами, хотя внутри возникла обида, то ли на мать, назвавшую ее как проститутку, то ли на девушек, приписавших ей то, что она могла представить лишь в самых кошмарных снах, — звучит красиво, — пояснила она, — О-ле-ся…

— Ну, пусть так, если хочешь, — Маша встала, — идем, пожрать купим, а то у меня в холодильнике мышь повесилась; я сегодня планировала провиантом заняться, но, блин, оказалось, что идти-то не с чем.

— Ладно, я тоже побегу. Вечером созвонимся, — Аня направилась к арке, соединявшей двор с улицей; Олеся молча смотрела ей вслед — в голове все перепуталось, и она никак не могла решить, хорошо или плохо то, что происходит…

— Пошли, что ли? — Маша тронула ее за плечо, и Олеся послушно встала, — похаваем и лично я посплю — как-то мне после вчерашнего… — она принялась рассказывать, кто такой Крылов, почему Анька не хочет встречаться с Ильичом, еще о каких-то людях, завязанных в клубок этих отношений. Олеся сначала слушала внимательно, а потом ей в голову пришла странная мысль: …Зачем? Все равно никого из них я не знаю и не узнаю никогда… и она стала думать, правильно ли решила потратить целых две тысячи.

У входа в магазин Маша оборвала «поток сознания».

— А ты чего любишь? — спросила она без всякого перехода.

— Не знаю, — на этот раз ответ был абсолютно искренним и правдивым.

Конечно, Олеся знала, какие жвачки вкусные, а какие полный отстой; знала, что, например, чипсы «Lays» намного лучше «Русской картошки», но ведь существовали еще «Pringls» почти по сто пятьдесят рублей за высокую круглую банку с усатым дядькой — какие, вот, они? Может, она б полюбила именно их, если б попробовала хоть раз! Но Маша поняла ответ по-своему.

— Ну да, я ж забыла, что ты ничего не помнишь. Короче, будешь есть то же, что и я.

…Блин, а вдруг она жрет одну икру? — Олесе очень не хотелось менять пятитысячные купюры, но тогда б игра сразу закончилась, а она пока получалась такой классной, так завораживающе похожей на сказку про Золушку!..

Все оказалось совсем не страшно — Маша не пошла в отдел с деликатесами, где продавщицы, мирно беседовали в уголку, отчаявшись дождаться хоть одного покупателя; не пошла, и в «Рыбу», и в «Колбасы», а двигаясь вдоль полок, занимавших центр зала, небрежно бросала в корзину упаковки быстрорастворимой лапши, самые обычные чипсы, коробку шоколадных шариков для «полезного завтрака». В общем, Олеся была приятно удивлена совпадением их вкусов, да и стоило все это так, что вполне хватило сдачи с проданного телефона.

— Знаешь, отец говорит, что хоть раз в день надо есть горячее — ну, типа, суп, — начала Маша, когда они вышли из магазина, — но мы ж лапшу кипятком заливаем, то есть это тоже горячее, но гораздо вкуснее борща, логично?

— Я не знаю…

— Скучно с тобой, — Маша вздохнула, — жаль, отца сейчас нет — он бы придумал, что с тобой делать.

— А что со мной делать? — испугалась Олеся.

— Блин! Ты, оказывается, еще кое-какие слова знаешь! — шутка получилась немного обидной, и Маша поспешила тут же замять ее, — отец у меня, типа, это… «врач без границ»; где чего по миру происходит — голод, там, или эпидемия, их туда бросают от международного фонда; сейчас он, к примеру, в Африке.

Незаметно они вернулись к дому, и Маша, набрав код, зашла в подъезд.

— Он полмира объехал. Прикольная работенка, да? Я ж почему тоже пошла на «медицину катастроф», — Маша вызвала лифт, и они поехали вверх.

Остановилась кабина на седьмом этаже; выйдя первой, Маша открыла дверь.

— Входи. Башмаки снимай, а то, жуть, не люблю убираться.

Олеся никогда не бывала в квартирах, где не пахло б, ни пережаренным луком, ни мокрым бельем, ни грязными носками — она могла перечислить сотню знакомых запахов, а здесь не пахло ничем, и это вносило ощущение благородства, что ли. Разувшись, она принялась оглядывать длинный коридор, увешанный фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек — иногда он сидел, иногда стоял, иногда смеялся, иногда курил; иногда его обнимала женщина, гораздо моложе него, и Олеся ткнула в нее пальцем.

— Это твоя мать?

— Это Ритка, — Маша засмеялась, — отец, знаешь, «ходок» еще тот — развелся с двумя женами, а потом встретил Ритку. Она тоже врач, так он ее в ту же контору устроил, и теперь они вместе живут, вместе ездят. Мы с ней, как подружки…

— А мать?

— Ой, мать, — Маша махнула рукой, — она уж сто лет назад тоже замуж вышла и живет… я точно и не помню — то ли в Праге, то ли в Будапеште. Это была его первая жена. Ладно, пошли, а то лично у меня уже кишки к позвоночнику прилипают.

Не дав Олесе до конца ознакомиться с «вернисажем», хозяйка провела ее в мрачноватую кухню, выполненную в насыщенных коричневых тонах; включила чайник и достав тарелки, открыла пакетики с лапшой.

— Я чего про отца-то заговорила, — вспомнила она, — у него в медицине куча связей, так вот, он рассказывал, что сейчас научились управлять сознанием — могут сделать так, чтоб человек забыл все ненужное, а могут, наоборот, заставить все вспомнить. Они используют эти методики, когда проводят реабилитацию после катастроф. Он бы мог отвезти тебя к своим специалистам, чтоб память тебе подправили… слушай, — чайник щелкнул, и Маша налила в тарелки кипяток, от чего лапша стала быстро разбухать и кухню наполнил знакомый аромат специй, — а ты совсем-совсем ничего не помнишь?