Шрифт:
Отпевание началось в половине второго пополудни 10 сентября 1987 года в парижском соборе Святого Александра Невского. Совершал обряд сам архиепископ Георгий, что придавало службе дивную торжественность. Как меня заверили верующие…
Похороны изгнанника, эти печальные эмигрантские праздники, по словам Гюго… На наш печальный праздник пришло очень много людей. На моей памяти такое скопление народу было лишь на похоронах Галича, Максимова и Окуджавы, которого тоже отпевали у нас в Париже.
После службы гроб был установлен на паперти, и Владимир Максимов произнёс надгробное слово. Я попросил выступить трёх человек – Максимова от имени «Континента», Мирского от парижского бюро «Радио Свобода» и Толю Шагиняна, как одного из близких друзей.
Максимов прочёл отрывок из некролога, опубликованного потом в «Континенте».
«Его известность в нашей стране настолько велика и уникальна, что не требует каких-либо анкетных комментариев. На его книгах выросло и нравственно утвердилось несколько поколений…
Он практически никогда не вступал в какую-либо политическую или общественную полемику, но когда где-нибудь и кем-нибудь попиралась элементарная справедливость, голос его звучал в полную, присущую только ему одному силу… Так было всегда, на протяжении всей его неповторимой жизни…
Рукописи, и тем более книги, как известно, не горят. Книги остаются… Всё, написанное замечательным русским писателем Виктором Некрасовым, принадлежит именно к таким книгам. И этого у нас никто не отнимет…»
Всех повезли автобусами в Сен-Женевьев-де-Буа. На кладбище отец Анатолий разжёг ладан в кадиле и возглавил наше шествие. Прошли скорбно за гробом, по прохладным аллеям, не глядя по сторонам, каждый как бы сторонился соседей. Сёма Мирский и Толя Шагинян сказали надгробные слова, священник быстро прочёл молитву. Мама поцеловала крышку гроба. Многие плакали. Я смотрел безучастно поверх голов, плакать мне не хотелось. Кто-то дал ложку, я зачерпнул ею земли, бросил в могилу.
Отошёл в сторонку, закурил.
И вспомнил Вику. Идущего мне навстречу от нашего метро, по широкой улице, усаженной платанами, с книгой в полиэтиленовом мешочке. Он тоже увидел меня и чуточку улыбается. Мне стало как-то бездумно, даже беспечно, будто бы покончил я с долгодневной кручиной или душевным недугом. Показалось, что всё миновало и наступило упокоение. Вика отмучился, мы отгрустили, все заботы стушевались.
Ощущение это обмануло меня. Заботы, да ещё какие, только начинались…
Гроб засыпали землёй, уложили цветы, расправили ленты венков.
Я пригласил всех к нам домой, помянуть покойного…
Народу набилось бесчисленное множество. Соблюдая приличие, благопристойно выпили за светлую память и чинно-благородно закусили. Выпили по второй, третьей, потом, понятно, счёт выпитому был потерян. Заговорили громче и наперебой, загомонили и, как всегда на добрых поминках, начали пошучивать, обниматься, посмеиваться.
Я довольно посматривал, оглядывал гостей чуть ли не с улыбкой. Уверен, Виктор Платонович не пожелал бы себе лучшего поминального сборища… Эмигрантская наша тризна явно удалась!
Не бог весть какое, но мне утешение…
Париж, 2005–2006, 2010
Слова благодарности
Автор безгранично признателен за бесценные советы и замечания, а также за душевную поддержку:
Антонине Александровне АЛЬ
Жаку ДЕР МЕГРЕДИТЧАНУ
Лидии Тимофеевне ДЕР МЕГРЕДИТЧАН
Леониду Сергеевичу ДУБШАНУ
Сергею Владимировичу ИЗРАЙЛЕВИЧУ
Льву Борисовичу КРУГЛОМУ
Наталье Владимировне КРУГЛОЙ-ЭНКЕ
Арсену Магомедовичу МИРЗАЕВУ
Ноне Александровне ХАЧАТУРЯН
Елене Данииловне ШУБИНОЙ
Фотографии
Киев, 1971. Фото Б.Стукалова