В пику отъявленному антисоветскому, да к тому же косному и недостаточно когнитивному, как они считали, «Континенту» супруги Синявские организовали свой небольшой журнал «Синтаксис». Провозгласив его либеральным и, само собой разумеется, прогрессивным. Прогрессивность заключалась главным образом в охаивании Солженицына и Максимова, а либерализм проявлялся в модном тогда плюрализме: милости просим к нам всех авторов доброй воли, отвергнутых зловещим «Континентом».

Кстати, никогда не печатаясь в «Синтаксисе», Некрасов читал этот журнал с удовольствием, кое-что и нахваливал, советовал мне почитать. Как-то прихвастнул, что в «Синтаксисе» № 1 за 1978 год на последней странице напечатано: «Журнал “Синтаксис” благодарит за материальную поддержку Юлию Вишневскую и Виктора Некрасова».

Так и жили…

Снова я увидел её, Марию Розанову, спустя почти три десятилетия в парижском доме добрейшей Тани Максимовой, вдовы Владимира Емельяновича.

В окружении внимающих собеседников, в сторонке от общего стола благостно сидела Мария Васильевна. С чуть печальной улыбкой, с виду этакая матушка-гусыня – в круглых очках, в русском платке крест-накрест, с уже совсем седой причёской… Интеллигентная пожилая женщина.

Из-за спин гостей, исподтишка глазел я на неё, бывшего полудруга Некрасова.

Разве скажешь, что это та самая «Машка» Синявская – едкая журналистка и одарённый литератор, прославленная интриганка, беспощадная к безответным и нетерпимая к перечившим, отменный агент влияния. Нет, не скажешь, да и другим не поверишь…

Сам Андрей Донатович Синявский, знаменитый даже во Франции писатель, профессор Сорбонны, диссидентский патриарх, в те годы в споры и публичные склоки не вступал, писал повести и романы, иногда публикуя в «Синтаксисе» статью, реплику, памфлетик. Подписывал открытые письма, составленные женой или другими носителями передовых идей. Собственноручно клеймил редко, не злобствовал на людях, вёл жизнь книжника, с виду тихую.

Когда-то, видя, как расстроился Владимир Максимов, прочитав очередную чернуху о себе и «Континенте», я слегка удивился. Мол, чего это Синявский не приструнит жену.

– Да он сам такой! – ожесточённо ответил Максимов. – Вы думаете, Виктор, что если бы он был не согласен, она бы написала? Конечно, всё с его согласия!

Что тут возразишь?

Естественно, Синявский был в курсе её дел, молча одобрял и, может, не активно, но исподволь направлял её гнев. Хотя ей и самой, как шутил Некрасов, палец в рот не клади.

Книги от Аниты

Подошло время ехать за книгами к Аните.

Так вся парижская третьеволновая эмиграция, чуть бравируя фамильярностью, называла Анну Анатольевну Рутченко.

Видная, со сдержанными манерами женщина, она казалась чуть загадочной. Проявляя приветливый интерес к посетителям, была не склонна к панибратству. Но Некрасова любила, и он это отношение ценил.

А была Анита директором заманчивого и уникального в Париже учреждения – книжного распределителя. Всё, что издавалось в Америке и Европе на русском языке, попадало во многих экземплярах к Аните.

Оттуда книги должны были отправляться в Союз. По разным каналам, но в основном с туристами и командированными. Серьёзные надежды возлагались и на помощь новых эмигрантов. Считалось, что они знают секретные ходы и выходы и могут подключить особо доверенных людей к перевозке литературы через советскую границу.

Могучая ядерная держава испытывала утробный ужас перед зарубежными печатными изделиями, перед подрывающей незыблемые устои антисоветской литературой и наказывала возможных читателей каторжными сроками. Поэтому редкие перевозчики книг сильно рисковали, и найти бесшабашных добровольцев было непросто. Гораздо чаще литературу перевозили французы, не осознававшие опасности. То совсем юнцы, то студенты, то отцы семейств, из любви к романтике или чувства долга перед принципами свободы, равенства и братства.

Контора Аниты располагалась в самом центре Парижа, недалеко от сада Тюильри. Непримечательный дом на боковой улочке возле рынка. В подвальном этаже находился рыбный склад, и посему в подъезде стоял неистребимый и тошнотворный запах рыбы. Нажав кнопку потайного звонка и сообщив о себе в микрофон, посетители, стараясь не дышать, проходили по нескольким кривым коридорам и попадали в книжный рай.

В двух небольших комнатах стояли заставленные книгами стеллажи. На полу в прихожей громоздились не распакованные ещё коробки, тоже с книгами. Это были запрещённые в Союзе книги классиков и светил эмигрантской литературы, великих писателей, диссидентов, перебежчиков, философов, публицистов, историков. О которых мы, бывшие советские люди, в лучшем случае смутно слышали самым что ни на есть краем уха… При виде этого богатства у книжников щемило сердечко и потело темечко.

Анна Анатольевна отводила Некрасова в сторонку, конфиденциально беседовала, мило смеялась, а я принимался отбирать книги. Первое время брал всё подряд, в двух-трёх экземплярах, не обращая внимания на неподъёмный вес громадных стопок – главное, исхитриться допереть на руках всё это богатство до машины. Через пару лет такая процедура происходила уже гораздо степеннее, с большим разбором, со знанием дела – откладывались лишь книги по-настоящему интересные. Да и дома уже не хватало места для всего этого великолепия, хотя при первой же оказии в Союз Некрасов обременял едущих увесистыми стопками.