В Кастилии мне пришлось столкнуться с несколькими примерами крайней женской застенчивости. Молодая женщина двадцати четырех лет из Сарагосы рассказала мне, что не могла заставить себя быть нежной со своим novio. Когда они поженились, молодая жена уходила в свою комнату в отчаянии от мысли, что она, испытывая такую сильную любовь к мужу, не может набраться смелости, чтобы выразить свои чувства. Она сказала: «Я покрываю его фотографию страстными поцелуями».

В Вальядолиде женщина двадцати восьми лет призналась, что не могла удержать своих novios, поскольку не знала, как вести себя с ними, и считала, что девушка, даже будучи влюбленной, никогда не должна выказывать своих чувств. Кастилия — не единственная провинция в Испании, где можно услышать о подобных случаях. Девушка из Бильбао, где нравы, предположительно, не такие строгие, по ее словам, была со своим novio такой чопорной, что парню это надоело и он оставил ее.

У деревенских жителей есть свой собственный, грубый, но эффективно действующий моральный кодекс. Вплоть до последнего времени в деревнях весьма и весьма косо смотрели на вдовцов, решивших снова обзавестись женой, и еще более косо — на вдов, отважившихся на второе замужество. С. Л. Бенсусан в своей книге Семейная жизнь в Испании рассказывает, как жители деревни Докера, рассерженные тем, что их односельчанка-вдова обвенчалась с человеком, который был ее любовником на протяжении многих лет, решили в ночь после свадьбы устроить новобрачным cencerrada [120] (испанский аналог того, что в Англии именуется rough music, а во Франции — charivari), несмотря на то, что вдова пользовалась в деревне всеобщим уважением.

«В ночь того дня, когда донья Долорес обвенчалась со своим вторым мужем, молодежь Докеры, вооружившись консервными жестянками, чайниками, свистульками и всем, что, по их мнению, способно было производить шум, явились к новобрачным на их стоявшую недалеко от деревни маленькую ферму и исполнили серенаду, во всю глотку выкрикивая в высшей степени нецензурные стихи, сочиненные местным виршеплетом и положенные на мотив хоты.

Несмотря на то что новобрачного и пышнотелую даму его сердца эта выходка нисколько не испугала, хотя и несомненно весьма огорчила, у них хватило ума не показать, что они обижены этим вторжением. Фактически, не успели двадцать, а то и более деревенских гуляк полдюжины раз пропеть свои непечатные куплеты, как из кухни показался старший работник Пабло с большим кувшином вина, к которому и приложились все «музыканты» и сопровождавшая их с целью соблюдения законности и порядка Guardia Civil [121] . Это своевременное небольшое подношение совершенно изменило настроение непрошеных гостей, хоту запели с теми словами, с какими ее и надлежало петь, оскорбительные стихи были забыты, а выкрики приняли исключительно одобрительный характер, и затем при свете звезд компания разбрелась по грязным лачугам вкушать заслуженный отдых.

Джеральд Бренан говорит, что на юге Испании он совсем недавно был свидетелем cencerradas в оторванных от мира деревнях и маленьких городках {153} . Тамошние деревенские жители не отказывают себе в удовольствии предупредить будущих супругов и устроить им концерт роговой музыки, «который изматывает нервы помолвленных, a pregones [122] их окончательно добивают. Когда я был в деревне, как минимум две пары, о предстоящих свадьбах которых было объявлено в церкви, не выдержали и отменили венчание, не желая подвергаться этому издевательству. В частности, вдовы так боятся, как бы их не ославили, что редко отваживаются вторично выйти замуж; вместо этого они — если это женщины из бедных семей, которым в одиночку не под силу сводить концы с концами,— просто переселяются в дом своего избранника». Андалусцы, впечатлительные и гордые, похоже, не способны смотреть в лицо неприятностям с той же невозмутимостью, как их соотечественники-северяне.

Леонард Уильямс, бывший в начале двадцатого века корреспондентом «Таймс» в Мадриде, указывал, что Карл III в 1765 году попытался искоренить cencerradas. По указу его величества штраф в сто песо и четыре года тюрьмы грозили не только самим «музыкантам», игравшим на кастрюлях, сковородках и чайниках, но и тем, кто составлял им компанию. Однако эта мера не возымела никакого действия. Уильямс описывает также смехотворный инцидент, случившийся в Севилье.

Цирюльник-вдовец, который в молодости был организатором и руководителем множества cencerradas, решил жениться во второй раз. «В день венчания не успело стемнеть, как бывшие жертвы брадобрея, в количестве, я не смею выговорить, скольких сотен, почти полностью блокировали barrio [123] , где он жил, и отомстили ему, устроив грандиозную cencerrada. Понадобились усилия жандармов, чтобы навести порядок и успокоить истерзанные чувства новобрачных. Не меньше смеха вызвала и юмористическая поэма в честь сего знаменательного события, удачно озаглавленная «Севильский цирюльник», которую опубликовал Фелипе Перес -и- Гонзалес в El Liberal.

Однако в 1950 году, по словам Вайолет Элфорд {154} , баскский кошачий концерт закончился тем, что один человек был убит, а двое получили ранения,— поводом для драки послужила любовная связь между двумя женатыми людьми.

Чтобы закончить рассказ о Кастилии, скажу, что даже эта суровая провинция потихоньку меняется. В Куэнке, городе далеко не современном, я познакомилась с молодым человеком, который влюбился в девушку-иностранку. Он решил жениться, хотя знал от нее самой, что та незаконнорожденная. Я спросила, знают ли об этом его родители. Он покачал головой и ответил: «Я все очень хорошо обдумал и решил, что лучше ничего им не говорить. Здесь, в Испании, в буржуазной среде, брак с незаконнорожденной вызвал бы крайнее неодобрение. Чтобы иметь возможность обвенчаться со мной, моя невеста приняла католическую веру. Мои родители довольны, я — тоже. Собаки спят — и нечего их будить» {155} .

Так ли уж строги кастильские крестьяне, какими их представляют? Доктор поведал, что в деревне, где он родился, девочки и мальчики в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет позволяли себе сексуальные игры за стогами сена. Женщина-врач из той же провинции утверждала, что ни разу не слышала о подобных добрачных забавах и что в ее деревне нравы были строгие и «типично кастильские», более близкие к национальной испанской манере любить,— по словам доктора Грегорио Мараньона, манере «моногамной, строгой до мистицизма, в доме, который кишит зачатыми почти без греха детьми и где спальня убрана строго и величественно, подобно монашеской келье».

Если верить авторам наиболее ранних эпических произведений, членов семьи в Кастилии связывала глубокая любовь друг к другу. Когда Сиду пришлось расстаться с женой и дочерьми, ему, как сказано в эпосе, было «так больно, как если бы вырывали ногти». Можно ли в одном коротком предложении лучше этого описать боль?

По берегам пурпурных ручьев меж розовых олеандров бродят небольшие атласно-черные быки — такая картина осталась в моей памяти после десятичасовой езды на 73/ [124] от Мадрида до Севильи.