Кармен на миг оторвала взгляд своих больших черных глаз от окна и тихим взволнованным голосом произнесла: “Мы сейчас увидим pantasma! Если ты боишься, ложись обратно в кровать. Одному Богу известно, что pantasma сделает с тобой, если ты завизжишь или как-нибудь покажешь, что испугался”.

Любопытство оказалось сильнее страха. Я храбро пообещал, что не стану визжать. “Тогда стой и смотри. Сейчас она может пройти мимо в любой момент”,— сказала Кармен, снова устремляя взгляд в темноту за окном. Спустя несколько секунд она вздрогнула и взволнованно указала на тонувший в непроглядной тьме конец улицы. Я подался вперед и у меня захватило дух: оттуда в нашу сторону быстро и бесшумно двигалась одетая в белое высокая фигура. На голове у нее что-то светилось. Прежде чем она поравнялась с нашим домом, я бросился в постель, накрылся с головой одеялом и не хотел выглядывать, пока не почувствовал рядом теплое тело Кармен. В порыве ужаса я крепко обвил руками нянину шею и изо всех сил прижался к ее надежной груди. Я и сейчас помню, какие твердые были у нее груди; соски были такие жесткие, что почти причиняли боль. После этого я долго думал, будто груди у женщин держатся на косточках!.. А еще я удивлялся, откуда Кармен могла знать, когда pantasma пройдет мимо нашего дома. Подозреваю, что она помогала своей подруге, выступая в роли часового, а за pantasma я принял кравшегося на тайное свидание ряженого любовника. Люди так крепко верили в pantasma, что ни у кого бы не хватило духу проследить за ним. Увидеть pantasma считалось дурной приметой, однако скептически настроенное меньшинство извлекало выгоду из широко распространенного суеверия».

«У андалусцев любовная жизнь, по-видимому, не так сложна, как у жителей северных провинций,— сказал мне дон Хосе де Хуанес, когда я встретилась с ним в Мадриде. — По крайней мере, от них я не получаю так много писем, как с Севера». Может быть, андалусцы более ленивы по части писем, более сдержанны, более послушны и запуганы или родители жестче их контролируют. Вот несколько писем, из которых, по-видимому, можно сделать вывод, что в Андалусии любовные проблемы примерно те же, что и по всей стране.

Один novio признается, что он — типичный андалусец и не доверяет своей novia. Несмотря на то, что он «влюблен до безумия» и девушка ни разу не дала ему повода подозревать ее в измене, он чувствует, что ему необходимо получить доказательство ее любви, и спрашивает, к какому способу лучше прибегнуть, чтобы быть полностью уверенным.

Девушка пишет, что ее novio не позволяет ей никуда ходить с ее друзьями, если не может сам пойти с ними, но зато идет выпить и потанцевать с приятелями, когда ему хочется. В свое оправдание он говорит, что у novios есть определенные права, которые не распространяются на novias, и что мужчинам позволено делать все, что им угодно, потому что они — мужчины, а женщина должна сидеть дома, потому что она — женщина. Бедная девушка так часто это слышала, что начала верить и подчиняться ему, полагая, что так и должно быть. «Если вы будете подчиняться ему,— ответил дон Хосе с прямотой, которая привела бы в смятение его английских коллег,— то этим покажете, что ума у вас в голове не больше, чем в диетическом хлебце. Вы никогда не будете счастливы с подобным мужчиной — вы станете рабыней на всю жизнь».

Другая девушка в своем письме поднимает курьезную и типично испанскую проблему обмена клятвами верности перед святым образом: «Мой novio должен был уехать из города. Перед отъездом, в минуту сомнения, он попросил меня поклясться перед иконой, что я его не оставлю. Я не была уверена в том, что люблю его настолько сильно, чтобы выйти за него замуж, но, чтобы успокоить его, согласилась дать клятву. Теперь я раздумываю, грешно ли будет сказать ему, что я не настолько его люблю, чтобы связывать себя обещанием?»

О том, что девушки могут быть не менее тщеславными, чем молодые люди, свидетельствует признание сеньориты из Кордовы: «Я очень люблю своего novio, но я люблю нравиться парням и, идя по улице, строю им глазки. Novio это приводит в бешенство. Он уходит в армию, и я не знаю, хватит ли у меня сил хранить ему верность до его возвращения».

Молодой человек из Эстремадуры жалуется, что его novia не дождалась его возвращения из другого города, в то время как он не забыл ее.

Девушка, чей novio служит в армии, сомневается, будет ли он ей верен, потому что мать постоянно уверяет ее, будто все мужчины плохи. «Она говорит это даже о моем отце,— пишет девушка,— но я знаю, что это не так, он живет ради нее и ради нас и никогда не уходит посидеть с друзьями. Но мать все равно говорит, что он ей изменяет. Должна ли я ей верить, когда она говорит, что мой novio обманывает меня?»

Юноша из Севильи в смятении. Одиннадцать лет он был знаком с девушкой, пять лет был ее novio. «Мне пришлось расстаться с ней, потому что та распутная жизнь, какую я тогда вел, не устраивала ее родителей. Поэтому наши родители подыскали нам другие партии. Но случилось неизбежное. Мы снова встретились и поняли, что по-прежнему питаем друг к другу глубокие чувства. Я в отчаянии. Что мне делать с моей нынешней novia? Моя первая любовь поссорилась и разорвала отношения со своим женихом...»

Когда я, уезжая в Мадрид, ждала кондиционированный Taf на севильском перроне, то услышала, как один молодой человек говорил другому: «Лучшее, что женщина может подарить мужчине,— это бессонная ночь». А мужчина, похожий на Дон Жуана, сказал на прощание очаровательной блондинке: «До свидания, чудо, дитя, женщина, пахнущая кукурузой, до талии — ангел, ниже — сатана; как только будешь в Мадриде, не забудь послать мне телеграмму!» Очаровательная Андалусия! Услышишь ли что-нибудь подобное на английском перроне?

Taf прибывает в Мадрид около десяти вечера — подходящее время, чтобы подумать об обеде; конечно, по испанским стандартам несколько рановато, однако нам не сразу удалось поймать такси. Таксист, которого мой носильщик уговорил подъехать к станции, простодушно признался, что устал и совершенно не горит желанием брать еще одного пассажира, и меня согласился везти исключительно по доброте душевной.

Машина потарахтела от вокзала вверх по улице. По множеству узких улочек мы добрались до Hotel Ingles [143] на Калле де Эча-гарай, когда-то фешенебельного, а ныне довольно старомодного, но гостеприимного, комфортабельного, чистого и с отличной кухней (все — за фунт в день), расположенного в удобной близости от Пуэрта дель Соль и главных транспортных артерий. Таксисты переругивались, пытаясь пробраться сквозь шумную толпу молодежи, каждый вечер заполняющую всю улицу, возвращаясь из tascas [144] , которых тут пруд пруди. Отсюда рукой подать до современной и благопристойной Калле Сан Херонимо, но атмосфера здесь совершенно провинциальная — вонзающиеся в нос ароматы chorizos [145] и шипящего на сковородах масла, чириканье канареек, громкий говор, обрывки песен и печальные крики продавцов лотерейных билетов, сидящих в полутемных порталах. Когда полицейский сказал, что он и его сослуживцы хорошо знают эту улицу, сказанное ничуть не удивило меня.