Булгаков Михаил Афанасьевич
Шрифт:
— Вы, однако, смотрите,— предостерегающе и хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем,— все-таки, смотрите, не злоупотребляйте!
— Я не зло…— смущенно забормотал субъект, продолжая раздеваться,— я, дорогой профессор, только в виде опыта.
— Ну, и что же? Какие результаты? — строго спросил Филипп Филиппович.
Субъект в экстазе махнул рукой.
— Двадцать пять лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного. Последний раз в тысяча восемьсот девяносто девятом году в Париже на Рю де ла Пэ [6] .
6
Улица Мира (Rue de la Paix.— франц.) — одна из самых шикарных улиц Парижа.— Libens.
— А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
— Проклятая «Жиркость»! [7] Вы не можете себе представить, профессор, чего эти бездельники подсунули мне вместо краски! Вы только поглядите,— бормотал субъект, ища глазами зеркало,— ведь это же ужасно. Им морду нужно бить! — свирепея, добавил он.— Что ж мне теперь делать, профессор? — спросил он плаксиво.
— Хм. Обрейтесь наголо.
— Профессор,— жалобно восклицал посетитель,— да ведь они же опять седые вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет показать, я и так уже третий день не езжу. Приходит машина, я ее отпускаю. Эх, профессор, если б вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!
7
«Жиркость» — трест по изготовлению косметических средств.— Libens.
— Не сразу, не сразу, мой дорогой,— бормотал Филипп Филиппович. Наклоняясь, он блестящими глазками исследовал голый живот пациента.— Ну, что ж, прелестно, все в полном порядке. Я даже не ожидал, сказать по правде, такого результата. «Много крови, много песен!..» Одевайтесь, голубчик!
— «Я же той, кто всех прелестней!..» — дребезжащим, как сковорода, голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться. Приведя себя в порядок, он, подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему обе руки.
— Две недели можете не показываться,— сказал Филипп Филиппович,— но все-таки прошу вас: будьте осторожны.
— Профессор,— из-за двери в экстазе воскликнул голос,— будьте совершенно спокойны,— он сладостно хихикнул и пропал.
Рассыпной звоночек пролетел по квартире, лакированная дверь открылась, вошел тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:
— Годы показаны неправильно. Вероятно, пятьдесят четыре-пятьдесят пять. Тоны сердца глуховаты.
Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Страшные черные мешки сидели у нее под глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета.
Она очень сильно волновалась.
— Сударыня! Сколько вам лет? — очень сурово спросил ее Филипп Филиппович.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.
— Я, профессор… Клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма…
— Лет вам сколько, сударыня? — еще суровее повторил Филипп Филиппович.
— Честное слово… Ну, сорок пять.
— Сударыня,— возопил Филипп Филиппович,— меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста. Вы же не одна!
Грудь дамы бурно вздымалась.
— Я вам одному, как светилу науки, но клянусь, это такой ужас…
— Сколько вам лет?! — яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович, и очки его блеснули.
— Пятьдесят один! — корчась от страху, ответила дама.
— Снимайте штаны, сударыня,— облегченно молвил Филипп Филиппович и указал на высокий белый эшафот в углу.
— Клянусь, профессор,— бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая какие-то кнопки на поясе,— этот Альфонс… Я вам признаюсь, как на духу…
— «От Севильи до Гренады!..» — рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.
— Богом клянусь! — говорила дама, и живые пятна сквозь искусственные продирались на ее щеках.— Я знаю, это моя последняя страсть. Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод! — Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.
Пес совершенно затуманился, и все в голове пошло у него кверху ногами.
«Ну вас к черту,— мутно подумал он, положил голову на лапы и задремал от стыда,— и стараться не буду понять, что это за штука. Все равно не пойму».
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.
Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.
— Я вам, сударыня, вставлю яичники обезьяны,— объявил он и посмотрел строго.
— Ах, профессор, неужели обезьяны?
— Да,— непреклонно ответил Филипп Филиппович.
— Когда же операция? — бледная и слабым голосом спрашивала дама.
— «От Севильи до Гренады…» Угум… В понедельник. Ляжете в клинику с утра, мой ассистент приготовит вас.