— Сеньор, мне кажется, я знаю, что нам надобно предпринять; дело самое простое и не потребует ни денег, ни трудов, а для нас обоих может выйти большая польза. Раз уж волей-неволей приходится уезжать, то не все ли равно, через какие ворота: куда ни взглянешь, всюду божий мир. Так не направиться ли нам в Болонью? Путь туда недальний, посмотрим на знаменитый Болонский университет, а попутно, может статься, повстречаемся с Алессандро Бентивольо, бывшим моим господином, который похитил ваши сундуки. Если мы его там найдем, а за это я ручаюсь, то наверняка все отберем. После проведенного в Сиене дознания у него нет другого выхода, как вернуть краденое добровольно, а не то ему или его отцу придется уплатить по решению суда.

Совет показался мне неглупым. Я верил в силу правосудия и ничуть не сомневался, что стоит мне явиться в Болонью и затеять тяжбу, как воры придут с повинной головой и вернут если не все, то хотя бы часть украденного добра: отец и вся родня Алессандро — люди видные и вряд ли захотят, чтобы столь гнусная тайна вышла наружу.

И удивительное дело! Ведь вы знаете, какой прекрасной, приветливой и гостеприимной казалась мне Флоренция и как жизнь там была мне по сердцу! И что же! Я не хотел слышать о ней! Меня от нее с души воротило; я не мог больше видеть эти улицы, все мне опротивело, до того не терпелось поскорее уехать. Вот что делает безденежье: в одну минуту возненавидишь все, что любил, когда не на что прокормиться и нет денег на удовольствия. Мне уже казалось, что на свете нет города лучше Болоньи: стоит мне туда приехать, как я получу обратно свое имущество и снова начну мотать денежки, снова закружатся вокруг меня студентики — народ мне под стать, веселый и праздный, — с которыми можно будет всласть позубоскалить.

Да и чем черт не шутит! Может быть, я и науками займусь? Все, чему обучил меня кардинал, мой господин, было еще свежо в памяти, и я мог бы стать при нужде пресептором на факультете и этим зарабатывать себе на хлеб. Я упустил только одну истину; забудь о сутане, ежели не хочешь подпоясываться веревкой.

Словом, я забрал себе в голову, что надо ехать в Болонью, и медлить не стал.

Когда мы прибыли в Болонью, уже смеркалось. Всю первую ночь мы не спали, обдумывая, как взяться за дело. Сайяведра сказал мне:

— Сеньор, я думаю, нам не следует слишком часто показываться на людях и мозолить глаза, пока не известно, как обстоит дело. Если Алессандро в городе и его оповестят, что я здесь (а меня тут все знают), он постарается разузнать, зачем я явился и с кем вожу компанию, и тогда, пожалуй, скроется из города. А заподозрив, что именно я указал вам сюда дорогу и поднял шум, он подошлет ко мне убийц. Ни то, ни другое нам не с руки и не годится. К тому же, если дело дойдет до суда, меня первого посадят за решетку. Тогда уж я ничем не смогу вам помочь, а кроме того, несправедливо дважды судить меня по одному делу. Вот что мы сделаем завтра же утром: расспросим в городе про Алессандро и постараемся его найти, а там видно будет.

Совет мне понравился. Я вышел на улицу и не успел пройти двух шагов, как мне указали на Алессандро пальцем. Да не нужно было и показывать: по одежде я сразу узнал, кто передо мной находится. Он стоял в ватаге лоботрясов у входа в церковь. Судя по их виду, они пришли отнюдь не молиться, ибо не входили в храм, а просто разглядывали прохожих.

По-вашему, это пустяк? Не пора ли положить конец подобным бесчинствам? Мало нам улиц и площадей для наглых поз, нескромных жестов и праздного шатания, не говоря уже о других еще менее благовидных занятиях: мы и храма не пощадим!

Впрочем, к делу: не будем перескакивать с одного на другое. Что они не к мессе пришли — это было видно потому, как они размахивали руками и хохотали. На Алессандро был надет мой камзол серебряной парчи и колет с янтарными украшениями, подбитый тою же парчой, весь украшенный бахромой и обшитый серебряным позументом; у ворота он застегивался на восемь золотых пуговиц, отделанных эмалью и янтарем. Все это было мне подарено одним неаполитанским дворянином за то, что я помог ему в хлопотах, замолвив за него словечко у посла, моего господина.

Узнав вора, я чуть не набросился на него с ножом, чтобы сорвать с его плеч одежду, — так больно мне было видеть, что мои кровные пожитки перешли против моей воли в чужие руки. Меня так и тянуло его пырнуть, но я сдержался, говоря себе: «Нет, нет, Гусман, нельзя! Пусть лучше он покается и сохранит жизнь; живой он тебе заплатит, а если ты его убьешь, то поплатишься сам. Лучше иметь должника, чем заимодавца. Легче взыскать, чем заплатить. Зачем ходить в ответчиках, когда можно выйти в истцы? Не торопись, дело не к спеху, никто за нами не гонится. Коли карты не врут, все обойдется наилучшим образом. Пусть птичка хорошенько усядется на ветке. Главное — не спугнуть дичь прежде времени. Вор пойман с поличным и не отвертится. Волей или неволей, а придется рассказать добрым людям, кто так пышно тебя нарядил и на каком базаре купил ты этот наряд».

С тем я и вернулся на постоялый двор и рассказал Сайяведре обо всем, что видел. У него был приготовлен для меня обед; он накрыл на стол, и мы, отобедав, стали вместе думать, в какую сеть поймаем зверя. Мы прикидывали и так и эдак, и я заметил, что мой Сайяведра что-то неспокоен. Ему было не по себе: видимо, он уже сожалел о данном мне совете и боялся расплаты. В конце концов было решено, что лучше всего покончить дело миром: синица в руках лучше журавля в небе, а худой мир лучше доброй ссоры.