– И фамилии врачей! – выкрикнул Никита.

После того, как Кобзев записал их, мы уставились на доску в полном расстройстве: даже у тех двух детей, что ходили в одну и ту же районную поликлинику, терапевты были разные!

– Места жительств разные... – пробормотал Кобзев, внимательно разглядывая написанное. – Поликлиники тоже. Надо бы еще проверить школьные и детсадовские медкабинеты – там, где они есть: у тамошних врачей есть карточки на детей. Хотя, полагаю, это вряд ли приведет к чему бы то ни было!

– А как насчет роддомов? – вдруг спросил Лицкявичус, прищурившись. – Мы знаем, где рожали все женщины?

Павел принялся копаться в записях.

– Ннет, – пробормотал он. – Этот вопрос мы не задавали! Погоди, ты думаешь... Думаешь, что их могли взять «на заметку» с рождения?! Что ктото в родильных домах ведет учет новорожденных с целью впоследствии продать их органы?

– Даже не знаю, – пожал плечами глава ОМР. – Просто предположение. Больше ведь ничего в голову не приходит?

– Слушайтека, – сказала я, пораженная внезапной мыслью, – вы сказали, что Владик не может являться биологическим сыном Красиных, так?

Почти все присутствующие одновременно кивнули.

– У вас есть идеи? – с подозрением спросил Лицкявичус. – Давайте, Агния, говорите – на безрыбье, как говорится, и рак рыба!

Ну, спасибо – сравнил: значит, если бы наличествовали другие идеи, слушать меня вовсе необязательно?

– Не знаю, правда, имеет ли это какоето значение, – продолжала я, проглотив обиду, – но я коечто заметила. Это касается Толика Лавровского и его родителей.

– Ну же, Агния! – начал раздражаться Лицкявичус. – Что дальше?

– Вы заметили, какого цвета глаза у мальчика? – поинтересовалась я, обводя взглядом присутствующих.

– Глаза? – переспросила Вика. – А какое отношение это имеет к нашему делу?

– Да уж, Агния, чтото непонятно! – покачал головой Павел.

– Ну, я, конечно, не генетик, но из институтского курса биологии помню, что при передаче генов от родителей к детям работают определенные механизмы. У обоих Лавровских темнокарие глаза, а вот у их сына – серые, очень светлые!

– Светлые глаза – рецессивный признак, – задумчиво пробормотал Леонид, неожиданно оторвавшись от созерцания своего внутреннего «я». – Девяносто процентов, что у детей кареглазых родителей родятся кареглазые дети. Однако, это не факт: вот если бы у светлоглазых родителей родился темноглазый ребенок, это считалось бы из ряда вон выходящим событием. Возможно, у деда или бабки Лавровского светлые глаза? Это могло бы коечто объяснить.

– И это проверим, – кивнул Лицкявичус. – По крайней мере, хоть какаято зацепка: вдруг окажется, что и Лавровские усыновили ребенка? Это будет связь!

– Только у двоих фигурантов, – покачала головой Ивонна.

– Да, но тогда можно будет «прижать» остальных родителей – глядишь, чтонибудь неожиданное и всплывет! – заметил Никита.

– Это жестоко! – с осуждением произнесла Ивонна. – Как правило, люди не в восторге от того, что комуто становится известно об усыновлении. Часто усыновители даже переезжают в другой город, только бы соседи и знакомые не узнали, как на самом деле у них появился ребенок!

– Ну и ерунда все это! – возразил Леонид. – Что здесь такогото? Наоборот, таких родителей на руках надо носить, ведь они берут детей, которые никому не нужны, и дают им нормальную семью, которую те никогда не получили бы в детском доме!

– Это философский вопрос, – сказал Павел. – Нужно ли скрывать от ребенка факт его усыновления – проблема, которую родители решают самостоятельно.

– В любом случае, – вмешался в дискуссию Лицкявичус, – в нашу задачу не входит разоблачениеродителей. Мы лишь должны выяснить, как обезопасить детей. Если Рома Решетилов действительно находится под угрозой повторного похищения, то где гарантия, что подобное не случится и с остальными? Вопрос с Решетиловыми пока будем считать решенным, раз уж Ивонна любезно согласилась принять у себя мать и сына. Вы, Агния, поговорите с Еленой: она вам доверяет и, возможно, будет чувствовать себя более свободно и не сочтет ваши вопросы неправомерным вмешательством в ее личную жизнь. Павел, ты возьмешь на себя Лавровских. Лучше всего в лоб задать им вопрос об усыновлении и посмотреть на реакцию. Для Леонида задания пока нет.

– И слава богу! – пробормотал патологоанатом. – Может, тогда я пока займусь своей основной работой?

В тоне Кадреску сквозило явное недовольство тем, что его оторвали от любимого занятия – копания в трупах. В самом деле, в его присутствии на сегодняшнем совещании не было никакой реальной необходимости. Однако Лицкявичус не обратил на это недовольство ни малейшего внимания: он поразительным образом терял способность слышать то, чего слышать не хотел.

– Тебя, Никита, – продолжал он, пропустив мимо ушей реплику Кадреску, – я попрошу приглядеть за Решетиловыми. Мамаша поедет в Кировск за сыном, ты проводишь их, а потом встретишь на вокзале. Так как у Карпухина нет возможности обеспечить им охрану, то придется этим заняться нам самим. Будет очень нехорошо, если мальчика уволокут у нас прямо изпод носа уже после того, как Решетилова обратилась к нам за помощью!