– Я стала много курить в хостес-клубе, – ответила я. – Там все время пьешь и смолишь. Раньше-то я только баловалась.

– В прошлый раз я заехал от тебя к доктору Пателу, так он спросил, не закурил ли я, – от меня несло табаком.

Я промолчала, и он добавил:

– Это было бы неважно, если б ты мне не нравилась. Я бы не заморачивался, что ты себя гробишь, если б я так сильно тебе не симпатизировал.

Мне показалось, что в последнюю секунду слово «любил» он заменил на «симпатизировал». Сердце засбоило.

– Мой дядя был заядлый курильщик, – сказал Крис. – Силач, здоровяк, армейский чемпион по боксу. Курил беспрестанно, и потом легкие его враз накрылись – эмфизема. Он задыхался, страшно исхудал и совсем обессилел. Однажды мне пришлось поднимать его с унитаза. Он стал невесомый, кожа да кости. Бедра в гипсе. Знаешь, что он сделал? – Крис выдержал паузу. – Однажды упер дробовик в подбородок и разнес себе башку. Стены и потолок все в ошметках мозгов, костей и волос. Я как раз у него был. Мы услышали выстрел и бросились наверх. В жизни не видел ничего страшнее этого месива. Тетка моя мгновенно рехнулась и через пару месяцев умерла – думаю, от потрясения. Вот почему я бы расстрелял всех табачников. Они хуже Гитлера. Представь, сколько миллионов они убили.

Под его суровым взглядом я загасила недокуренную сигарету. От горы окурков в пепельнице вдруг замутило.

– Ты хотела рассказать, как попала в Англию, – сказал Крис.

– Да уж, это было нечто, а Фрэнсис просто взбеленился. Впервые по-настоящему психанул, и мне было ужасно пакостно.

В Ла-Манше он сказал: «Думаю, тебе надо в Дувр. Там приличный порт прибытия, пройдешь проверку».

Этого момента я ужасно боялась и ответила какой-то глупостью – дескать, какая мелодичная фраза. Фрэнсис вскинул бровь, и я пояснила: все слова на «п» – приличный порт прибытия, пройдешь проверку.

Он засмеялся и спросил: «Так что, идем в Дувр?»

От страха в животе екнуло, я набрала побольше воздуха и ответила, что, кажется, у меня нет документов.

Фрэнсис смотрел на меня как на полную дуру: «Как нет документов? В каком смысле? Сама же сказала, что виза тебе не нужна. Ты шутишь, что ли?»

Я вконец смешалась, вся взмокла, лицо пылало. Боялась, говорю, что иначе ты меня не возьмешь. «Конечно, ни хрена не взял бы!» – заорал Фрэнсис. В глазах его полыхала ярость, я себя чувствовала букашкой. Я обомлела, потому что прежде он никогда на меня не кричал.

Ну, я сделала, что положено, – расплакалась. Я хотела попасть в Англию, говорю. «Черта лысого тебе, а не Англию!» Ну пожалуйста, умоляю, я хочу в Англию.

«Сдам тебя, к чертовой матери, – сказал Фрэнсис, – пусть депортируют, если хотят. Ты что, совсем охренела? Думаешь, я повезу тебя обратно в Дубровник? Мозги-то совсем проебла, что ли?»

Я ужасно испугалась, потому что он впервые матерился. Не бросай меня, не бросай, плакала я, а Фрэнсис орал: «Меня оштрафуют! Конфискуют яхту! Может, и посадят, кто их знает! Господи Иисусе! Я думал, тебе можно верить!»

Слушай, говорю, в других-то местах нас впускали.

«Мы заходили в маленькие порты, где начальство меня знает, туда все приезжают на пару дней. А здесь Англия, и всякому иностранцу приспичило тут жить».

Потому что, объясняю, все говорят по-английски. Фрэнсис ожег меня взглядом. Пожалуйста, прошу я, узнай, нужна ли мне виза.

«Хочешь, чтобы я по рации запросил береговую охрану, как пропихнуть югославку через границу? Совсем сбрендила». – «Запроси еще кого-нибудь». – «Кого именно? Ты думаешь, у моей матери припасена рация?»

Ладно, говорю, у меня в башке опилки. Я чокнутая балканская дура. Потом спрашиваю: Англия большая, правда?

«Довольно большая», – отвечает Фрэнсис, но смотрит подозрительно.

Есть много мест, говорю, где яхта может пристать.

«Нет. Исключено. Зайдем в порт и будем расхлебывать эту кашу. Свяжемся с консулом или кем там».

Я обмерла, а он говорит: «Вот так вот».

Я думала, говорю, ты меня любишь.

У него такое лицо сделалось, будто я жахнула его сковородкой. Повисло долгое молчание, мы друг на друга таращимся, Фрэнсис раздумывает, что бы такое сказать, и наконец говорит: «Надо было подождать, пока я сам это скажу».

Я не отвожу взгляд. Ты, говорю, так меня трахал, как будто любишь. А он опять: «Все равно надо было подождать, пока я скажу».

«Почему?»

«Если подталкивать, оно перекатится через край, упадет и разобьется».

Я озлилась. Не знаю почему. Может, от безысходности, от того, что все мои планы и надежды псу под хвост. Саданула ногой по каютной двери, заорала: «Ты говнюк! Британец хренов! Сраный блядский англичанин!» – потом кое-что добавила на сербскохорватском, потом схватила кухонный нож и воткнула в стол, потом стала искать, что бы выкинуть за борт, и выкинула тарелку и чайник, и тогда Фрэнсис крепко схватил меня за руки, я даже не ожидала, что он такой сильный, но все равно лягалась, а он даже не шелохнулся и все держал меня, пока я не выдохлась и опять не заплакала. На берегу маячили белые утесы, и я вспомнила, что папа всегда мечтал их увидеть, но вряд ли увидит, и расплакалась еще пуще. Перегнулась через леер, хотела броситься в море и распрощаться с этим дурацким миром.