Я попытался все обратить в шутку – встал на одно колено и умоляюще раскинул руки:

– Возьми меня с собой, уложи рядышком.

– Нет, ты пьяный, – твердо сказала Роза. – Приходи, когда проспишься.

Опять накатила злость. Задним числом легко найти оправдания. Сказались годы жизни с домашним паразитом, который принимает тебя как должное, ничего не давая взамен. Сказалась долгая ненависть к себе, никчемному неудачнику. Вокруг все жили осмысленно и счастливо, а я сумел достичь лишь отчаяния заурядности, прозябающей в пустоте.

– Ступай домой, Крис, – повторила Роза.

И я взорвался. Вся накопившаяся злость, вся обида вдруг выплеснулись наружу. Кроме всего прочего, я назвал ее сукой. Мотался по коридору и бубнил: «Сука. Сучья блядская сука». Потом услышал собственный противный скулеж:

– Почему это мне нельзя лечь с тобой? Почему?

– После того, как назвал меня сукой?

Я пытался поймать ее взгляд, но меня так качало, что задача оказалась непосильной, и я привалился к стене. Дышалось тяжело, уже подступала тошнота. И вот тогда мое скверное «я» полезло в карман и достало желтый конверт, набитый смятыми пятерками и десятками из премиального фонда, собранного за последние месяцы. Я презрительно помахал конвертом перед Розином лицом:

– А если так? А? Меняет дело? Меняет?

Я всучил ей конверт.

– Что это? – недоуменно спросила Роза.

– Пять сотен. Пятьсот бабок. Или это вздорожало наравне с прочим?

Лицо ее помертвело, она надолго уставила взгляд в пол, потом подняла голову и еле слышно сказала:

– Я думала, ты очень хороший.

Глаза ее увлажнились, две слезинки скатились по щекам.

Я опомнился, злость моя внезапно испарилась. Облаком поглотила невероятная усталость. Сдавило грудь, перехватило горло. Я шагнул к двери, поймал равновесие и шатко спустился с крыльца.

Я куда-то поехал, надеясь добраться домой, но вскоре понял, что даже не представляю, где нахожусь. Накатила жуткая тошнота. Я успел выскочить из машины, и меня вырвало сквозь решетку, оказавшуюся оградой Клиссолд-парка. Пару раз мы там гуляли, и Роза умилялась, глядя на английских старушек, кормивших уток, и лысых пожилых джентльменов, в одиночестве бросавших в пруд палки для своих дворняг.

Выворачивало меня долго. Словно кто-то лягал в живот. Саднило горло, обожженное мерзкой кислятиной, изо рта тянулись толстые нитки горькой слюны. Глаза слезились, за воротник стекал холодный пот.

Когда стало нечем блевать, я помочился сквозь ограду и побрел к машине. Тут я заметил новые покрышки, сиявшие под желтоватым светом фонаря, и вспомнил, что они куплены на деньги из конверта. Меня скорежило от мысли, что Роза пересчитает деньги. Я завел мотор, но уже в конце улицы понял, что нет ни малейшего шанса попасть домой. Я заехал на тротуар и выключил зажигание. Мне еще достало сил перебраться назад – там я завернулся в покрывало с сиденья и впал в ступор.

Утром затекшее тело ломило, словно меня переехали; я проснулся, когда народ уже шел на работу. Я разогнулся и остолбенел: мимо прошагал Верхний Боб Дилан – в спецовке, с синим инструментальным ящиком в руке. Через пару секунд я сообразил, что остановился прямо перед маленькой грязной автомастерской Морриса Майнора, где ВБД работал.

Боясь, что он меня заметит, я выждал, пока ВБД зайдет в мастерскую, поспешно перебрался на переднее сиденье, доехал лишь до кругового разворота и, повинуясь странному порыву, припарковался на стоянке жилого дома на Майлдмэй-роуд, уронил голову на руль и заплакал.

Дверь открыл Верхний Боб Дилан.

– Давай уж, заходи, – сказал он.

Я выждал неделю. Прекрасно понимал, что надо тотчас прийти и извиниться, но от собственной низости было так стыдно и гадко, что не хватало духу показаться ей на глаза. И вот наконец я пришел. От смущения пылали щеки, екало в животе. В дрожащих руках я держал огромный, невероятно душистый букет из пятидесяти красных роз.

Я вошел в дом и будто новыми глазами увидел обвисшую проводку, замызганный туалет, где сквозь обвалившуюся штукатурку зияла дранка, скрипучую лестницу в подвал, не знавшую дорожки, и причудливые граффити на стенах, оставленные прежними обитателями.

– Где Роза? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Боб Дилан. – Уехала.

– Уехала?

– В прошлые выходные. Прикатил большой фургон, они с каким-то верзилой загрузили вещи и отбыли. Понятия не имею куда. Знаю только, что до этого она сидела у себя и плакала.

– Плакала?

– Дверь не открывала. Я приносил ей чай и поесть, но все оставлял под дверью. От ее рыданий прям сердце разрывалось. Не знаю, что ты с ней сделал, но теперь ее нет, и уезжала она в слезах.

– Ничего я с ней не сделал, – опешил я.

– Видимо, сделал. Она только сказала, что среди ночи ты заявился пьяный и вел себя мерзко. – ВБД покосился на меня неприязненно. – Ты ей очень нравился. Часто это говорила.

– Она не оставила какого-нибудь адреса? Куда можно написать?