Тонкий стремительный Малыш все еще волновал его, и он часто вспоминал… Часто? Ежели честно, то не очень – впечатлений в его жизни хватало с избытком. Он – строитель, он идет вперед, а Малыш – мечтатель, ему бы все держаться за руки да звезды считать.

Какие были времена! Это сейчас все можно, и клуб геев открыли на Пятницкой – он видел, наткнулся случайно, а тогда! Тайна придавала остроту их отношениям, за это можно было и срок схлопотать, он помнит, как они переглядывались, как их тянуло друг к другу, как они касались друг друга словно случайно рукой или плечом, передавая книгу или конспект, вспыхивая и изнывая от желания, как летели к нему домой, пропуская лекцию по истории искусств, по разным улицам для конспирации, как вваливались в квартиру в полуобморочном состоянии – сначала он, дрожащими руками повернув ключ в замочной скважине, и следом за ним бледный от нетерпения Малыш…

Все проходит, как в той песенке из сказки Андерсена, – все проходит, только свиная кожа остается. Так, кажется. Почему свиная кожа? Ничего не остается, даже свиной кожи, только светлая память. А иногда и память уходит – время берет свое.

Как они любили друг друга! Он растроганно улыбается, проводит пальцами по лицу Малыша. Тот целует его руки.

– Как будто и не было разлуки, – говорит Малыш. – Ты не изменился, ты стал мужественнее. Я люблю тебя! Я схожу с ума от любви!

– Ты тоже не изменился…

Звонок раздался, когда женщина в длинном розовом халате вышла из ванной. Она подошла к домофону и спросила, кто. Доставка из «Земляничной поляны», ответил искаженный динамиком голос. «Земляничной поляной» назывался самый популярный в городе цветочный магазин. Рассмеявшись, она спросила, кому цветы. Голос назвал ее имя…

…Убийца протащил ее из прихожей в комнату, усадил на диван, подпер подушками. Оберегая себя от неожиданностей, вернулся в прихожую и запер дверь. Потом снял с жертвы халат, поморщившись – он терпеть не мог розовый цвет. Скомкал и засунул под диван, с глаз долой. Уселся в кресло напротив и задумался. Он смотрел на нее, выстраивая в уме картину. Потом принялся за дело. Раскрыл принесенную с собой папку, достал серебристую плоскую коробочку с французской косметикой…

…Капитан Мельник стоял, мертвая женщина полулежала на диване. Смотрела на него тусклым взглядом из-под полуприкрытых тяжелыми синими веками глаз. Заострившиеся черты и серая кожа уже проступили на размалеванном лице под толстым слоем макияжа. Остриженные иссиня-черные волосы торчали нелепо на макушке; засохший букет, переплетенные пальцы рук сложены поверх скукоженных цветов. На шее – красный шарф, тот самый – орудие убийства, скрывающий черную полосу.

В квартире стоял тяжелый удушливый запах. Убийство, по предварительному заключению врача-судмедэксперта, произошло около трех дней назад. В полицию позвонила некая Зоя Кривенко, не сумевшая сначала дозвониться, а потом достучаться до приятельницы. Она плакала и кричала дежурному, что подругу убили. Сейчас она стояла рядом с капитаном Мельником, схватив его за локоть, зажимая рот рукой, с вытаращенными глазами, и он боялся, что она упадет в обморок. Но Зоя Кривенко не упала, а побежала в ванную комнату.

В квартире убитой Роксаны Пуховой кипела работа. Работала бригада криминалистов, переговаривались негромко, щелкали блицы. Озабоченный капитан Мельник беседовал с плачущей Зоей Кривенко. От свидетельницы пахло валерьянкой. Она комкала в руках салфетку и твердила, что Роксана знала, что умрет. Предчувствовала свою смерть. Когда-то один хиромант, сволочь, между прочим – разве можно так пугать людей? – нагадал ей, что она не доживет до тридцати шести, а Роксе послезавтра исполняется тридцать шесть. Исполнялось то есть… исполнилось бы… Зоя зарыдала.

Капитан Мельник был терпелив. Он совал свидетельнице свежие салфетки, принесенные из ванной, и отпаивал ее валерьянкой. Зоя успокаивалась на время, почти связно отвечала на вопросы, даже не столько отвечала, сколько бурно ругала хироманта и рассказывала о том, каким замечательным человеком была Рокся, какой умницей, какой доброй, какой красавицей, и как ей не везло в личной жизни – муж оказался сволочью, тот самый хиромант, на которого она потратила семь лет жизни, капитан полиции, между прочим, переехал на Дальний Восток, торгует красной икрой, детей не было, он не хотел, а посмотреть – обходительный, вежливый, и по руке так гадал, аж мороз по коже.

– Рокся не то чтобы верила в предсказание, не подумайте, она не такая, она в подобную чушь не верила, развелось их сейчас ужас сколько, всяких ясновидящих и жуликов, не верила, но и не забывала, нет-нет, да и вспомнит, а неделю назад я спрашиваю, что тебе подарить на день рождения, а она говорит, а помнишь, Витька – это ее бывший, тот самый хиромант, мент поганый… – Ой, извините! – Зоя запнулась и побагровела. Капитан Мельник сделал вид, что не заметил ее смущения. – Ну, этот, бывший… Помнишь, говорит Рокся, Витька типа нагадал мне, что я не доживу до тридцати шести, что линия жизни у меня короткая? Ну, я и накинулась на нее, дура, говорю, он же брехло, твой Витька, он же все время врал и про оперативную работу, и про спецзадания, и про бандитские пули, бабы просто под ноги ему падали от такого беспримерного мужества. Он же сволочь, забудь! А она говорит, он мне японскую открытку прислал, а на ней черный букет!

– Что значит черный букет?

– Ну, такой… как бы из шелка, орхидеи, серые и черные! Показала, а у меня аж в глазах померкло! Это же каким идиотом надо быть, чтобы такое дарить на день рождения! Такое только на похороны можно вроде погребального венка. Горбатого, говорю, могила исправит. Плюнь! И как напророчил, колдун! Она не хотела ехать с ним, он скандалил, даже ударил ее однажды, и вот! А чего, спрашивается, с ним ехать? С этим бабником! Чего она там не видела? У нее работа хорошая, агент по продаже недвижимости, заработки приличные, знакомства, связи. Мы вместе работаем… работали.