— Ну так подумай.

Он смотрел на нее поверх стакана, и мысль, что придется все ей открыть, была для него мучительна, но иначе поступить он не мог.

— Убийцей может оказаться лишь тот, кто разбирается в химии. Человек, не имеющий лабораторного опыта, не воспользовался бы цианидом, не рискнул бы вмешиваться в ход эксперимента. У него не было бы достаточной уверенности. Он выбрал бы более доступные средства — револьвер, нож, мог бы столкнуть с высоты.

— Неужели ты хочешь сказать, что убил кто-то из ваших факультетских?

— Иначе быть не может. Кто-то должен был войти в лабораторию и в одной из колб подменить ацетат цианидом. Если бы Ральф находился в лаборатории, это вряд ли удалось бы. Прежде всего он был болезненно подозрительным, никого и близко не подпускал к своим приборам, — именно из-за этого у него и вышли неприятности с Ранке. Стало быть, подменить реактив могли только в отсутствие Ральфа. А он никогда не забывал запереть лабораторию, даже если ненадолго выходил в библиотеку за справкой. Я не раз это наблюдал. Следовательно, убить мог только тот, у кого есть свой ключ.

— Ох уж эти рассуждения! Если тебе приходилось видеть, как он запирает дверь, то это еще не значит, что он всегда ее запирал. Мог и позабыть когда-нибудь. И даже если никогда не забывал — ключ не единственный способ открывать замки.

— Пусть так, если ты снова настаиваешь на самых отдаленных возможностях. Но лучше рассмотреть наиболее, а не наименее вероятные объяснения. Попробуй предугадать путь, по которому наверняка пойдет полиция: для них убийцей должен быть тот, у кого есть свой ключ от лаборатории; тот, кто разбирается в сути опытов Ральфа; кто знает, где хранятся колбы с ацетатом и так далее. Кроме того, ведь реактив был подменен только в одной из колб.

— Почему? — спросила Дорис, наконец сдаваясь.

— Потому что убийца знал педантичную натуру Ральфа, знал, что Ральф проводит ежедневно по одному опыту и для каждого опыта берет из своего запаса колб только одну, причем каждый раз крайнюю слева. При таком расчете колбу с ядом приготовили на четверг, на тот день, когда Ральф остается один, так как его напарник по четвергам не бывает в лаборатории. Убийца доподлинно знал всю обстановку.

— Лу, к чему ты клонишь?

— Да только к тому, что полиция сопоставит все эти данные и найдет единственное, наиболее соответствующее им лицо.

— Кого?

— Кого! Как ты думаешь, почему я так старался не допустить даже намека на все это, когда говорил с полицейским? — Брейд осторожно отпил глоток и вдруг осушил залпом весь стакан. — Меня самого, дорогая! — сказал он хрипло. — Я как раз то лицо, к кому подходят все эти данные. Заподозрить в убийстве можно только меня.

На следующее утро дорога в университет казалась еще дольше вчерашней дороги домой. Накануне он завершил вечер третьим и, наконец, четвертым стаканом; но виски не вселило в него бодрости — скорее, вызвало отупение.

Дорис погрузилась в зловещее молчание и не отрывалась от телевизора. Брейд, вынув из конверта рукопись Энсона, хотел было просмотреть ее ради старика, но буквы начали прыгать у него перед глазами, и после пяти попыток прочесть начальный абзац он сдался.

Ночью оба они не спали, а на худеньком лице Джинни с утра было испуганное, напряженное выражение, и она поскорее ускользнула в школу. Брейд давно уже решил, что у детей есть невидимые антенны, воспринимающие непонятные настроения взрослых, от которых зависит их детская жизнь.

Не то чтобы он упрекал за что-то Дорис или себя самого. Их положение было следствием неразрешимой путаницы обстоятельств, в которой увязло все человечество.

Он заканчивал аспирантскую диссертацию под руководством старого Кэпа (старого — даже в то время), когда ему предложили приступить к преподавательской деятельности в университете. Это был дар небес, предел самых дерзких мечтаний. Его не соблазняла увлекательная, но весьма ненадежная работа в промышленности. Он не способен был, подставив подножку ближнему, бодро перешагнуть через него, не согласился бы на это даже в погоне за субсидией и хотел только спокойного, прочного места в жизни — уверенности, а не риска. Тогда он и женился на Дорис. Их желания совпадали: ей также нужна была лишь твердая уверенность в завтрашнем дне. Оба предпочитали не взлетать вовсе, лишь бы не подвергать себя риску упасть.

А что могло быть лучше должности преподавателя в прославленном старом университете? Наступал ли кризис, сокращались ли временные оклады, профессора и преподаватели все равно жили как ни в чем не бывало и доживали до седых волос, до почтенной старости. И даже после ухода в отставку профессора снабжали мягкой перинкой пенсии в половину оклада до тех пор, пока не ставилась последняя пометка о его пребывании на земле, пока не обращал наконец профессор свой усталый взор к великой черной доске вечности.