— По телевизору слышал: сто грамм коньяку очень полезны для здоровья, — как бы извиняясь за свою ментовскую наглость, пояснил Колька.

— Тебе же хуже! — я злорадно хихикнула, устремляясь к бару.

Коньяк у меня имелся. Его я держала для папеньки. Кольке я немного приврала. Набеги на рязанскую деревушку, где проживает мой родитель, я совершаю всего два раза в год — в рождественские каникулы и осенью, в пору заготовок. Ну, не могу я жить без цивилизации! Без горячей воды зимой и летом, без теплого туалета, без центрального отопления, без своей работы и без любимой Клеопатры. Папулю это устраивает: толку от меня в деревне мало, скорее вред один. В прошлый свой приезд, осенний, я затеяла печь пироги. Это действо в условиях рязанской деревни — настоящий подвиг. Промучившись полдня, пока папка закручивал в банки щедрые плоды рязанской земли, я вынуждена была констатировать: кулинар из меня фиговый. Тесто объявило забастовку и категорически отказалось подходить. Даже после того, как я в сердцах швырнула в опару целую пачку прессованных дрожжей. Папуля понимающе ухмылялся в сталинские усы, но от комментариев воздерживался. Дело кончилось тем, что всю кастрюлю с погибшим, как мне казалось, тестом, я вылила в туалет. Такой, деревянный, который обычно занимает почетное место в дальней части участка. Папенька, увлеченный заготовками, уму-разуму меня научить не успел. Немного пошутив по поводу моих поварских умений, папа хряпнул стаканчик местного самогона и занялся тарелкой с молодой картошкой.

Сентябрь в тот год выдался жарким. Даже ночью температура воздуха не опускалась ниже двадцати градусов, а днем зашкаливала аж за тридцать два…

Утром из туалета сильно запахло. Причем пахло независимо от направления ветра, а на следующий день ОНО поперло со страшной силой. Как потом объяснил папка — дрожжи «взошли». Ассенизаторские машины в тех местах — редкость типа шестисотого «мерса» на Северном полюсе. То есть ассенизаторы в округе есть, но появляются они редко.

Два дня ЭТО бродило, бурлило и удобряло папкин огород. Все это время я благоразумно отсиживалась на чердаке, потому что папа со своим военным характером на расправу был скор. Он, старательно шлепая в резиновых сапогах по удобрению, виртуозно ругался матом, изредка перемежая его ласковыми словами. Они меня не впечатляли, и папенька слышал с чердака лишь мои невнятные извинения.

Гостеприимный родительский дом я покинула на третьи сутки, глубокой ночью, когда папенька, угостившись самогоном, заснул в неудобной позе. На столе, рядом с отцовским ухом, осталась записка со словами: «Папа, прости».

После этого случая фазер заявил, что будет сам меня навещать, а мое присутствие в тихой деревушке нежелательно. Точнее, оно под абсолютным запретом.

«Таких деревень мало осталось, — пояснил папенька. — Твое присутствие смертельно для них опасно. Я сам, пока есть силы, буду к тебе приезжать». Робкие мои возражения папули отмел как несущественные.

— Не спорь! — повысил командирский голос родитель, и я покорно понурилась. — Главное, чтоб у тебя всегда снотворное имелось.

— Завтра же куплю в аптеке! — с готовностью новобранца отозвалась я, на что папа с чисто рязанской прямотой возразил:

— Не-е, микстуры нам ни к чему. Мое снотворное в магазине продается.

Я намекнула фазеру на возможный ущерб здоровью от магазинного лекарства, но папа авторитетно заявил — мол, норму свою он знает и лишнего в организм не введет. После этого у меня в баре появился коньяк. Но на всякий случай я приобрела в аптеке и настоящее снотворное…

— Главное, не ошибиться с дозировкой, — бубнила я, изучая инструкцию к таблеткам. Руки предательски дрожали. Что и говорить, опыта в деликатном деле нейтрализации сотрудника милиции у меня маловато, но на что только не пойдешь в интересах дела!

— А ты? — вопросительно глянул на меня Зотов, но тут же опомнился: — Ах, прости, ради бога! Я забыл, что ты предпочитаешь мартини.

Язвительное замечание следователя я оставила без внимания, справедливо рассудив, что мосле крепкого здорового сна ирония с него слетит сама собой. Прошло полчаса. За это время Колька успел тяпнуть еще рюмашку, а нот спать почему-то никак не собирался.

«Наверное, с дозировкой я все-таки просчиталась. Или таблетки попались неправильные. А может, я вообще их перепутала по неосторожности? Вдруг я дала ему слабительное?» Пока я выдвигала разные версии, одну нелепее другой, с Зотовым стали происходить странные, но ожидаемые метаморфозы: он то и дело ронял голову, с видимым усилием воли поднимал ее, но лишь за тем, чтобы уронить снова. Глаза его заволокло туманом, а слова сделались путанными и малопонятными.

— Коля, может, баиньки? — ласково предложила я Зотову. — Спальное место у меня в единственном числе, зато есть раскладушка. Старенькая, но вполне еще в рабочем состоянии. Я поставлю ее в кухне, ладно?

— Я должен тебя охранять, — пробормотал Колька. В борьбе со сном он явно терпел поражение.

— Конечно, конечно! Сейчас ты поспишь полчасика, а потом охраняй на здоровье со свежими силами. Ты, Коленька, живой человек, тебе отдыхать нужно. А за полчаса со мной ничего не случится. Хочешь, я сама себя поохраняю? Ты только пистолетик мне дай… — энтузиазм из меня так и пер. Особенно велико было желание взять в аренду служебное оружие Зотова: очень оно пригодилось бы в предстоящем свидании. Для уверенности.