Он поднял глаза к потолку, чтобы решить, нужны ли ему эти ученико-километры, ибо на потолке довольно часто удаётся обнаружить ответы на многие арифметические и прочие задачи, и тут взор его упал на картину, которая висела над столом, — Глинка с карандашом у рта сидит, устремив задумчивый взгляд вперёд, и по всему видно, что никакие посторонние мысли, никакая картина над столом, одним словом, ничто-ничто не отвлечёт его от творчества. И уж, конечно, если бы редактор стенной газеты попросил Глинку написать о работе археологического общества, Глинка не стал бы умножать километры на участников экскурсий, а участников экскурсий — на километры. Нет, он подошёл бы к делу совсем иначе. Но как? Как?!

Вот тогда-то Миша бросил пару подушек на диван, прилёг на них в позе Глинки, взял в рот карандаш и устремил задумчивый взгляд в пространство. И тут он понял секрет писания этой проклятой статьи. Надо просто рассказать всё, как было: и как Адгура не принимали в общество, и как он полез искать клад, а нашёл грот, и как…

Миша выхватил изо рта карандаш и с невиданной лёгкостью застрочил в тетрадке. Он заканчивал одну фразу — и вторая просилась на кончик карандаша. Он уже дошёл до того места, когда Адгур стал откапывать клад, и тут вспомнил: ведь Адгур просил никому не рассказывать о своём кладокопательстве. Нет, не годится выдавать тайну друга. Вот если бы написать о том, как Друг искал крота, а нашёл джиховскую стоянку. Друг не обидится, он же собака, а собаки на такие вещи не обижаются.

Два дня Миша ходил сам не свой. Он удил бычков и вместо поплавков видел перед собой голову пещерного медведя или черепок. Он сидел на уроке географии и записывал на обложке учебника о том, как они с Адгуром учили Друга производить раскопки. Он сочинял примеры по русскому языку для мамы, и эти примеры больше относились к раскопкам, чем к грамматике.

Теперь он окончательно и бесповоротно понял — быть ему, если не Жюль Верном или Майн Ридом, то, во всяком случае, писателем-путешественником. Надо только подрасти немного — годика на два, на три.

Но вот статья готова. Остаётся придумать писательскую фамилию, ибо «Капелюшников», или «Капелюха», для писателя никак не годится. И тут оказалось, что придумывание писательской фамилии не такое простое дело, как думают некоторые.

Миша перебрал десятки вариантов. Тут был и «Адлерский», и «Псоуский», и «Мзымтинский», и «Археологов», и «Раскопников», и даже «Спелеологов-Карстский».

Положение спас Друг. Он сел против Миши и, перекосив физиономию на сторону, стал чесать задней лапой за ухом. И тогда Миша понял — вот кого надо увековечить своей писательской фамилией: «М. Друг-Дружковский»! Лучше не придумаешь, хоть год думай, хоть два!

Он переписал в общую тетрадь статью и вывел на обложке красной тушью: «Полное собрание сочинений М. Друг-Дружковского (Михаила Капелюшникова, VI кл. Б). Том I».

На следующий день, улучив момент, когда Нелли была одна в пионерской комнате, он вручил ей тетрадь.

Тут должна была начаться, по всем расчётам, слава, но, увы, вместо славы и почёта пришли одни неприятности и разочарования.

Нелли не прочла залпом статью, не полюбовалась на его писательскую фамилию, не сказала: «Я ни минуты не сомневалась в вас. И напишите, пожалуйста, обо мне. Вы так хорошо пишете». Нет, не глядя на него, не глядя на тетрадь, она сунула ему длинную полоску бумаги и приказала:

— Перепиши статью на эту полоску. У тебя хороший почерк?

— Плохой, — сказал обескураженный Миша.

— Я в этом не сомневалась. Придётся переписывать самой! — И, высунув кончик языка, она засела за работу.

Когда статья была переписана и точно вошла в отведённое ей место между карикатурой на подсказчиков и другой, на противников разоружения, да так удачно, что не надо было ничего добавлять или урезывать, Нелли сказала:

— Вот это работа! Вот это я понимаю! Тютелька в тютельку! Ну ладно, пиши продолжение. И чтобы было такой же длины. А кто это Друг-Дружковский? Ты, да?

— Ну, я…

— Так ты же Капелюшников.

— А это у меня писательское имя. А что, разве нельзя?

— Ага! Псевдоним, значит! Так запомни — никаких псевдонимов, пока я жива! Запомнил? — И Нелли зачеркнула «Друг-Дружковского» и написала «Миша Капелюшников».

Миша даже расстроился. Что же это такое получается? Статья нравится редактору только потому, что она нужной длины. И даже хорошего псевдонима придумать не дадут. Разве это дело?

И Адгур повёл себя совсем не так, как хотелось бы. Как только газета была вывешена, он, взволнованный, прибежал к Мише.

— Про Дружка так написал, — заявил он обиженным тоном, — а обо мне ни слова. А ещё другом называешься. Рассказал бы, как я клад искал. Разве не интересно?

Арсен высказался неопределённо. Он хлопнул Мишу по плечу и изрёк:

— Ну, мореплаватель и плотник. Новое увлечение? И надолго?

Хорошим был отзыв мамы, но, честное слово, лучше бы она молчала, чем говорить такое, да ещё при всём честном народе.

Раздав ученикам тетради с домашними сочинениями на тему «Наш совхоз», она вытащила тетрадь Миши уже тогда, когда он стал надеяться, что она вообще не будет обсуждать его работу сегодня или же заговорит о ней дома, с глазу на глаз.