Муж Примы был партнером Лии во многих спектаклях. Его амплуа – герой-любовник. И когда Лия по ходу действия в порыве вдохновения произносила свой монолог, герой склонялся к ней и спокойно, деловито произносил матерные слова с тем расчетом, чтобы их не слышала публика. Этот непредвиденный текст, состоящий всего из трех или даже менее слов, производил на Лию такое же впечатление, будто ее сталкивали в речку в октябре месяце. Она сбивалась, выходила из образа и потом никак не могла собраться, что и требовалось Приме.

– А ты бы пожаловалась! – возмутилась я.

– Буду я жаловаться! Что я, ябеда?

Лия решила обойтись собственными силами. В один из таких дивертисментов Лия дождалась момента, когда они выйдут за кулисы, и дала ему пощечину, но не театральную, а вполне бытовую, так что на щеке героя обозначились пять пальцев и щека поменяла форму и цвет. Муж Примы вошел в то же самое состояние, которое овладело Караем при виде кошки. Но он был не на цепи, поэтому достал до Лии. Лия не ожидала, что он даст сдачи, она была о нем все же лучшего мнения, поэтому не устояла на ногах.

Кончилось тем, что ее отвезли в больницу с сотрясением мозга.

Лия ждала, что Прима с мужем придут к ней в больницу. Она посмотрит им в глаза, и им станет стыдно. Но Прима и ее муж не приходили. По утрам они репетировали, а вечерами играли в спектаклях. Лия ничего не могла понять своими сотрясенными мозгами и только недоумевала, пожимая то одним плечом, то другим, то двумя сразу. Тогда в дело вмешался Саша. Он тоже не стал жаловаться. Он просто пришел на спектакль, в котором муж играл д’Артаньяна, а Прима – Констанцию Бонасье. Саша не сел, как все зрители, на свое место, а встал в проходе возле двери и, чуть склонив голову, пристально, не отрываясь, смотрел на д’Артаньяна. Тот сбивался, выходил из образа, нервничал, как будто ему на ухо говорили матерные слова, еле-еле довел, вернее, дотащил свою роль до конца. Простодушный зал начал благодарно аплодировать. Саша поднялся на сцену, простер руку, призывая к молчанию. И когда обескураженный зал затих, Саша раздельно произнес:

– Этот актер, которому вы все хлопаете, три дня назад ударил женщину, и она сейчас лежит в больнице с сотрясением мозга.

Настала пауза. Потом раздался свист, улюлюканье. Самаркандцы – народ наивный и темпераментный, как сицилийцы, и в зале разразился скандал, вполне итальянский.

Д’Артаньян больше не решался выйти на сцену, боялся, что в него чем-нибудь кинут.

Скандал, как пожар, перекинулся на город. Узнали все обыватели и все начальство. И вот тогда Прима со своим мужем, с цветами, фруктами и виноватыми лицами явилась к Лие в больницу. Прима плакала и просила понять. Муж не плакал, сдержанно сглатывал скупые мужские слезы. И Лия чувствовала себя почти мучительницей, так как являлась причиной этих слез. Теперь от нее зависело: останутся они в театре и вообще в городе или побредут, как калики перехожие, перекинув за спину котомочку и взяв за руки двух маленьких детей.

Лия выписалась из больницы. Вызвала меня из Москвы. И вот мы решаем вопрос вопросов. Я замечаю, что Лия бледна, с обширными синяками под глазами. Нравственные и физические мучения соединились воедино.

– Что делать? – спросила Лия, проникая в меня глазами.

– Ничего не делать. Твое великодушие достанет их больше, чем твоя злобность.

– Их ничего не достанет. Знаешь, что такое бессовестные люди? Это люди, у которых нет совести. Вот у них ее и нет.

– У них нет, а у тебя есть.

– Но если я спущу, другой спустит, они же разрастутся, как пенициллиновые грибы.

Я чувствую, как змея мстительности поднимает голову и затыкает мне горло. Но я усилием воли надавливаю на эту голову.

Не надо ни мстить, ни уходить из жизни, что тоже месть. Не надо кончать с собой и с ними. Они сами с собой покончат. Умереть не умрут, но будут носить пустое тело, без души.

– Переориентируйся, – сказала я. – Месть – плохая советчица в делах.

– А помнишь: «Но сохранил я третий клад, последний клад, святую месть. Ее готовлюсь Богу снесть»?

– Вот Богу и снеси. Сама этим не занимайся.

Во дворе залаял Карай, но не по поводу кошки, а в связи со своими прямыми обязанностями: не пускать чужого. Это пришел гид Игорь, которого Лия специально вызвала в мою честь.

Игорь – наполовину поляк, наполовину узбек. Такое впечатление, что разные крови не смешались в нем, а дали нечто вроде сыворотки.

– Какая программа? – спросила Лия.

– Регистан, Гур-Эмир, Биби-Ханым, обсерватория Улугбека, – перечислил Игорь.

– Надо взять такси, – предложила Лия. – А то мы за день не уложимся.

– Не резон, – возразил Игорь. – Мы будем торопиться и не сможем сосредоточиться.

– А можно я никуда не пойду? – попросила я.

– Как это так?... – оторопела Лия. – А зачем же ты приехала?

– К тебе.

Игорь ушел. Я слышала, как они пререкались во дворе. Лия совала ему деньги, а он не брал. Так и не взял.

Лия вернулась.

– А может, зря не пошли? – засомневалась она.

– Я бы все равно ничего не увидела, – созналась я.

Я была перегружена предыдущими впечатлениями своей жизни.