Воин широко усмехнулся, занес секиру над головой — монах взмахнул правой рукой, разжимая левую, и крест, описав короткую дугу, ударил нехристя в висок. Свен упал сперва на колени, а потом откинулся на спину.

— Прости мя, Господи, — перекрестился иеромонах, одел распятие на шею и забрал секиру из рук убитого врага. — Прими Господи грешную душу человеческую, во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Из зарослей выступило сразу пятеро воинов — но на этот раз членов клуба «Черный Шатун». Свены попятились в сторону, а клубники двинулись к раненым, выстраиваясь между ними и врагами.

Воины выбирались из леса еще около четверти часа, опасливо оглядываясь и расходясь к своим — свены к свенам, клубники к раненым. Вскоре стало выявляться истинное соотношение сил: полтора десятка русских воинов против почти полусотни захватчиков.

— Ребята, — подступила к ратникам Юля. — Хоть нож какой дайте. А то я вся… Как голая, что ли…

Под дробный топот на поляну из-за взгорка вылетели всадники. Закованные в сверкающие доспехи, с развевающимися плащами за спиной, они тут же опустили копья и с веселым татарским пересвистом помчались на не успевших собраться в строй свенов. Те в ужасе бросились в рассыпную: после блужданий по ельнику единственной защиты пешего от конного — копья — ни было ни у кого. Но куда бежать латнику от всадника?! Удар пики с граненым наконечником — витязь бросает оружие в теле врага, выхватывает саблю и продолжает скачку, сеча направо и налево. На всем ходу, разбрасывая по сторонам безжизненные тела врагов, витязи вихрем пронеслись по поляне и врезались в ельник. Только густая чаща и смогла их остановить.

Один за другим конники стали разворачиваться и неторопливой трусцой возвращаться к поляне. Только теперь стало понятно, что в казавшейся несокрушимой лаве имелось всего два десятка конников. Один из них продолжал гарцевать у ельника, возвышаясь над двумя пешими ратниками:

— Живы, православные?

— Василий? — узнал друга своего барина Погожин.

— Откуда?

— Из Храпши ополчение привел, — спрятал саблю в ножны черносотенец. — А ты никак недоволен, Нислав? Ну, тогда печалься: завтра еще три десятка из Замежья и Пехенеца подойдут. То-то мы на Неву сходим посмотрим, кому здесь побаловать захотелось. Никакой работы ратной тебе не оставим, не угонишься…

Но отведать свенской крови русским клинкам больше не удалось: неожиданно наткнувшись в лесной чаще на кованную рать, свены предпочли отступить на лодки и уйти назад.

Они шли сюда грабить и веселиться, а отнюдь не ложиться костьми в безлюдных болотистых лесах. Правда, ложиться костьми им пришлось все равно: спустя два года под Выборг с ответным визитом пришли московские полки и забрали город в свои руки. Навсегда.

Белесое небо от края и до края плакало мелким моросящим дождем. Кони тяжело переставляли ноги по глинистой тропе — поверх каждого копыта успела налипнуть грязевая блямба в полпуда весом. По счастью, идти оставалось совсем немного: подворники уже отворяли ворота усадьбы.

Хлопнула дверь, на крыльцо выскочила Алевтина, на ходу завязывая платок. Лошади в сопровождении пешцов входили по двор.

На спине одного из жеребцов лежал укрытый синим плащом воин — голова безвольно качалась на крупе из стороны в сторону, а шею прикрывала неширокая окровавленная тряпица.

— Семен! — ахнула женщина, сорвалась со своего места, сбежала по ступенькам, кинулась к коню, схватила его за расстегнутый ворот доспеха, затрясла: — Семен! Ты же обещал!!!

— Осторожней, боярыня, — испугался Василий. — Убьешь человека!

— Как, — замерла Алевтина. — О-он жив?

— Жив, боярыня. В горло ранен. Лекарь островитянский сказывал, до зимы разговаривать не сможет, а потом оклемается. Слаб пока, крови пролил много.

— Жив… Эй, Твердислав! — спохватилась она. — Снимай боярина, в дом неси.

От толчков Зализа застонал, открыл глаза. Сделал несколько хриплых вздохов, и губы его неожиданно растянулись в улыбке. Он поднял руку, указывая в небо, попытался что-то сказать — но вместо слов из горла вырывался хрип.

Подворники распустили ремни, сняли его с лошади. Семен опять помахал рукой, зашевелил губами.

— Сейчас, боярин, — прикоснулся к его пальцам ярыга, — сейчас снесем.

И Зализа сдался.

Он просто смотрел на небо, с наслаждением принимал на лицо капли, стекающие, словно слезы, по щекам, губам, застревающие в усах. Дождь. Над Северной пустошью шел осенний затяжной дождь, который мог капать днями, неделями, месяцами, к зиме превращаясь в снег, а весной — снова в дождь.

Опричник всем своим нутром чувствовал, как вокруг набухают и поднимаются болота, как узкие тропки превращаются в ручьи, а дороги в полосы глубокой, глинистой непролазной грязи, по которой нет пути ни конному, ни пешему, ни телеге, ни волокуше, ни могучему изюбру, ни ползучему гаду.

Какой там Ливонский орден?! В ближайшие полтора-два месяца, до первых крепких морозов по Северной пустоши не сможет пройти вообще никто. Войны и разора на доверенных ему государем землях — не будет.

Дождь.

«Ако старец на осле» — в XVI веке христианство на Руси настолько въелось в плоть и кровь каждого человека, что русские всерьез называли землю свою землей израилевой (такое наименование встречается, в частности, в письмах Курбского к царю), общались цитатами из библии или ссылками на нее. В данной тираде старика «Старец на осле» — намек на въезжающего в Иерусалим Христа, затем упоминаются «земля израилева», которую следует понимать как священную русскую землю, и, наконец, идет цитата из «Откровений», которая символизирует неминуемую и страшную кару для агрессора.