— Джордж Джексон, сэр. Я всего только мальчик.

— Слушай внимательно, если ты говоришь правду, бояться тебе нечего, никто тебя и пальцем не тронет. Но не шевелись, стой где стоишь. Кто-нибудь, разбудите Боба с Томом, да ружья принесите. Там с тобой еще кто-нибудь есть, Джордж Джексон?

— Нет, сэр, никого.

Я услышал, как в доме зашебуршились люди, увидел свет. Потом тот же мужской голос закричал:

— Да убери ты свечу, Бетси, дурында старая, — совсем из ума выжила? Поставь ее на пол перед входной дверью. Боб, если вы с Томом готовы, встаньте по местам.

— Уже стоим.

— А теперь скажи, Джордж Джексон, ты Шепердсонов знаешь?

— Нет, сэр, никогда о таких не слышал.

— Ну, может, не слышал, а может, и слышал. Так, все внимание. Иди сюда, Джордж Джексон. Но помни, без спешки — медленно иди. Если с тобой кто есть, пусть держится подальше от дома — увидим его, застрелим. Давай, подходи. Да медленно, и дверь сам откроешь, но не нараспашку, а только чтобы тебе протиснуться можно было.

Спешить я не стал — и захотел бы, так не смог. Шел, медленно переставляя ноги, а вокруг ни звука, я только и слышал как мое сердце колотится. Собаки тоже притихли, как люди, однако плелись за мной в небольшом отдалении. Поднимаясь, по трем бревенчатым ступенькам, я слышал как скрежещет замок, как сдвигается засов и поднимается щеколда. Я положил ладонь на дверь, нажал немного, она приоткрылась, нажал еще и еще, и тот же голос сказал:

— Ладно, хватит, просунь-ка внутрь голову.

Я просунул, думая, что сейчас-то мне ее и снесут.

На полу стояла свеча, за ней люди, и с четверть минуты они смотрели на меня, а я на них: на трех взрослых мужчин, наставивших на дверь ружья, от которых у меня, честно сказать, мурашки по коже поползли; один был старый, седоватый, лет шестидесяти, двое других лет тридцати с чем-то — все трое красивые, статные. А еще там была добрейшего вида старушка, совсем седая, а за ней стояли две молодые женщины, которых я толком не разглядел. Наконец, старый джентльмен сказал:

— Ладно, вроде все в порядке. Входи.

Едва я вошел, старый джентльмен повернул в замке ключ, задвинул засов и опустил щеколду, и велел молодым перейти в другую комнату, и все прошли в большую гостиную с новеньким лоскутным ковром на полу, и встали в том ее углу, которого не было видно из передних окон, — а боковых там и вовсе не было. Оглядели они меня при свете свечи и говорят: «Да, он не из Шепердсонов — ничего шепердсоновского в нем нет». А потом старик сказал, что, надеется, я не буду против, если он проверит, нет ли при мне оружия, он, мол, не в обиду мне это сделает, а так, для порядка. По карманам моим старик рыться не стал, просто провел руками по телу и сказал, что все нормально. И попросил, чтобы я чувствовал себя как дома и рассказал о себе побольше, но тут старая леди говорит:

— Ах, Сол, да благословят тебя небеса, бедняжка промок до костей, а ты даже спросить забыл — может, он голоден.

— Правда твоя, Рэчел, — забыл.

А старая леди говорит:

— Бетси (так их негритянку звали), сбегай, принеси ему, бедненькому, поесть, да поскорее. И пошли одну из твоих девочек разбудить Бака и сказать ему… а, вот и он. Отведи этого маленького незнакомца к себе, Бак, пусть он снимет с себя мокрую одежду, а ты дай ему что-нибудь из своей, сухой.

С виду Бак был одних со мной лет — тринадцати или четырнадцати, около того — хотя ростом повыше. Вышел он к нам весь встрепанный, в одной ночной рубашке, зевая и протирая кулаком одной руки глаза, — другой Бак волочил за собой ружье. И говорит:

— Что, нет Шепердсонов?

Ему ответили, что тревога оказалась ложной.

— Ладно, — говорит он, — появись они здесь, я, думаю, хоть одного да уложил бы.

Все засмеялись, а Боб и говорит:

— Знаешь, Бак, пока ты там копался, они бы всех нас оскальпировать успели.

— Так меня ж никто не разбудил, вечно вы меня от дела оттираете, а это неправильно, потому что так я себя и показать не смогу.

— Ничего, Бак, мальчик мой, — говорит старик, — придет время, покажешь, на этот счет не волнуйся. А теперь иди с нашим гостем и сделай, как мама сказала.

Поднялись мы в его комнату, Бак выдал мне холщовую рубашку, куртку, штаны, я все это надел. Пока я одевался, Бак спросил, как меня зовут, но ответа дожидаться не стал, а сразу начал рассказывать про сойку и крольчонка, которых позавчера в лесу поймал, а потом вдруг спросил, где был Моисей, когда погасла свеча. Я сказал, что не знаю, где, я про это никогда не слыхал.

— Ну догадайся, — говорит он.

— Как же я догадаюсь, — говорю, — если не слышал про это ни разу?

— Да ты хоть попробуй, это ж просто.

— А что это была за свеча? — спрашиваю я.

— Свеча как свеча, обыкновенная, — отвечает он.

— Не знаю я, где он был, — говорю я. — Так где?

— Да в темноте он был, вот где!

— Ну, коли ты и так знал, где он был, чего ж у меня спрашивал?

— Черт, так это ж загадка такая, ты что, не понял? Слушай, ты к нам надолго? Оставайся навсегда. Мы с тобой отлично время проведем — тем более, школа сейчас закрыта. У тебя собака есть? У меня пес — прыгает в реку и палки приносит, которые я бросаю. Тебе нравится причесываться по воскресеньям, ну и вся эта ерунда? Поспорить готов, не нравится, а меня вот ма заставляет. Эх, штаны эти дурацкие! надо бы их надеть, конечно, да не хочется, и без них жарко. Ну что, готов? И прекрасно, пошли, старина.