Однако Русь велика, опричников на все ее концы не хватало, а потому немало воевод и наместников давало и земство — родовитые бояре, служившие стране не первое поколение и способные перечислить заслуги и посты десятков своих дедов и прадедов. Родовитое земское дворянство, и юная, но зубастая опричнина…

Петр Шуйский по всем статьям мог выдвинуться и там, и там. Он был разумен, отважен и молод, статен и красив — голубоглазый, с темными вьющимися волосами и густой русой бородой. Он происходил из знатного рода. Но вот беда: в избранную тысячу царь не желал его записывать потому, как родовит больно и мог местничество свое в неурочный час припомнить. А по земской линии его задвигали потому, как Шуйский. Шуйский, и все — почто дядья и деды при юном царе ноги на постель матери его отравленной клали, нянек любимых в поруб загоняли, самого мальчонку голодом морили или пинали за своеволие? Вот теперь и сидите по своим имениям, носа оттуда не показывая!

Такое вот получается «местничество».

Боярин налил себе еще водки в серебряную чарку, выпил, потом поднялся, не одеваясь вышел на крыльцо, спустился во двор и отер разгоряченное лицо снегом.

— Ох, горько мне! Ох, душа болит!

Подворники, хорошо зная крутой во хмелю нрав своего боярина, попрятались по углам и усадьба казалась вымершей. Петр Иванович подумал о том, что не мешало бы проверить, сколько приготовлено к походу лошадей, и даже было шагнул к конюшне, но в последний момент махнул рукой и повернул назад к крыльцу: успеется. Начало похода по уговору между ним, опричниками и царской Радой определялось на первое декабря, и до сего времени оставалось еще долгих две недели. Еще две недели заточения на Кесовой горе, прежде чем он сможет хоть чего-нибудь сделать.

Быстрым движением Шуйский поймал бредущую по крыльцу кошку, поднял, поднес мордой к своему лицу. Мохнатая охотница за мышами обмякла, ожидая продолжения.

— Убоины хочешь? — спросил ее боярин. — Вижу, что хочешь…

Он занес кошку в трапезную, посадил на стол и пододвинул тарелку с бужениной:

— Ешь!

Потом налил себе еще чарку, выпил, захрустел соленым огурцом.

— Ты представляешь, я, боярин Шуйский, вынужден просить у этого тупого приходского попика Сильвестра и его дружка Адашева, чтобы они позволили мне своих детей боярских для похода собрать! Ну, Адашев ладно, ему хоть брат Данила советы умные дает, а Сильвестр тут причем? Его даже митрополит Макарий по имени не помнит! Хотя, может, и помнит… Дай буженинки кусочек… Дай, а то лопнешь от обжорства. Нет, Зализа ладно, я согласен. Воевода боевой, уже не раз кровушку проливал… Не свою, немецкую… Его в сотоварищах я видеть согласен, хоть и безроден, он как Толбузин. Но Толбузин ехать не хочет никуда, при царе хочет оставаться. А мне, просто чтобы заметили… Надо… Всю Лиффляндию покорить…

Шуйский заметил, что мысли его начинают путаться, и очень обрадовался. Чем сильнее путаются мысли, тем скорее он сможет упасть спать и оставит позади еще один до ужаса скучный день. Поэтому он налил себе еще чарку, торопливо ее проглотил, и пообещал громко чавкающей кошке:

— Толбузина пущу, Зализу пущу. А коли Адашев али Сильвестр появятся: зараз в поруб посажу. Видеть их тупых харь не могу-у-у-у… У-у…

Боярин заметил, что вынужден удерживаться за край стола, дабы не свалиться, обрадовано поднялся и, пробираясь вдоль стены, пошел в опочивальню.

Однако ночь не может быть бесконечной, и ранним утром он снова вышел на крыльцо почти трезвым, злым и нетерпеливым:

— Фатых! День сегодня какой?

— Осьмнадцатое число, барин, — с готовностью откликнулся набирающий воду у колодца татарчонок.

— Лошадей холодной водой не пои, дай согреться! — предупредил хозяин.

— То для бабки Анфисы, — успокоил боярина мальчишка. — Тюрю скотине варить станет.

— Смотри у меня! — Петр Иванович вернулся в дом, поднялся наверх, подошел к сундуку, что стоял в чистой горнице, открыл, поднял на вытянутых руках черкающий сталью бахтерец. Зимой воевать хорошо. Зимой жара ратника до исподнего не раздевает, оставив голым под вражьими стрелами. По холодку можно и поддоспешник хороший, толстый надеть, шапку меховую заместо подшлемника, налатник нарядный. Боярин огладил кривую саблю, после чего резко опустил крышку и уселся на сундук сверху.

Неужели так и доведется в усадьбе, в четырех стенах жизнь провести? Нет, он должен, он обязан победить в Ливонии всех, кто встанет на пути русских ратей. Ибо другого пути показаться царю, выслужиться из родовой немилости у него нет!

Боярин Шуйский подошел к окну, пытаясь разглядеть через тонкие слюдяные пластины происходящее на улице, а потом вдруг решительно махнул рукой:

— Неча сиднем на печи сидеть, да калик перехожих ждать! Пора в путь отправляться.

Он подошел к лестничному пролету, и крикнул вниз:

— Эй вы, там! Антип, Лука, Порфирий! Оглохли?! Коней седлайте! В поход сбираемся.

Петр Шуйский вернулся к сундуку, поднял крышку. Скинул шубу прямо на пол, поверх кинул кафтан, оставшись в одной рубахе из повалоки, достал из сундука темный войлочный поддоспешник надел через голову, застегнул сбоку крючки, покрутил плечами, давая ему возможность осесть по телу, потом снова взялся за бахтерец.

— Звали, барин? — заскочил в горницу запыхавшийся, совершенно седой поджарый мужичок с длинной, но тощей белой бородой. Несмотря на седину, карие глаза его смотрели молодо, да и вокруг глаз старческих морщин еще не появилось.

— Седлай коней, сами в бронь одевайтесь, дворню поднимайте. Выступаем.

— Так… Как же барин? Через неделю сбирались?

— Налатник мне принеси, нет отчего-то в сундуке. И помоги железо одеть.

Холоп помог боярину накинуть шелестящую, ако шелк, стальную броню, застегнул крючки.

— Ты еще здесь, Антип? — рыкнул на него Шуйский. — Я что, ждать вас должен?

— Да, барин, — попятился к лестнице мужичок. — Сейчас заложим.

Однако, как не рычал боярин Петр на своих рабов и крепостных, как не пинал их ногами и не подгонял плетью, воинский обоз смог выползти из ворот усадьбы только далеко за полдень. Чай, не на один день сбирались. Потребно было и шатер походный, ногайский, ханом Абдулой шейбанидским подаренный, с собой уложить, складень свернуть, крупы и убоины взять, курам-петухам многим шеи посворачивать, каждому холопу полную справу воинскую собрать и доспех выдать. И хотя готовились к зимнему походу еще с лета — но в самые последние часы все одно оказалось, что то забыто, это не сделано, и самого необходимого не хватает.