– А я-то при чём?

– Ты, брат, при советской власти, а не сам по себе. Должен правильное понятие иметь.

– Я имею, – сказал Николай.

– Имеешь, говоришь? – прищурился Телелюев. – Раз имеешь, вступай в атеистический патруль.

– Это как это?

– Будешь ходить с другими комсомольцами и рассказывать, что ты там, на Волобуевской, был, и ничего – ну, абсолютно! – не видел, ничего странного и непредсказуемого не заметил… Ты же не был?

Николай поспешно замотал головой.

– Нет, конечно, за кого ты меня принимаешь, Трактор?!

– А жаль, жаль…

Телелюев взял карандаш и рассеянно постучал им по столу.

– Очень жаль, – повторил он, задумчиво глядя сквозь Гаврилястого.

– Почему жаль? – вскинулся тот. – Хочешь, чтоб я в это религиозное болото влез? Да я комсомолец! Советский гражданин! Ленинец! Для меня это… – он поискал нужное слово и нашёл его. – … позор!

– Не кипятись, Коль, слышишь? – негромко, но властно велел Телелюев. – Дело тут в том, что если б ты там успел побывать до милиции, то мог бы с точностью убеждать людей, что там ничего нет – хотя бы и было. А то нашим агитаторам никто не верит. Какая-нибудь особо занозистая зараза запросит подробности, и ей никто ответить не умеет, потому, как не был на этой треклятой Волобуевской! И тогда она кричит: раз не знаете, значит, всё есть! Загвоздка в том, что засекречено всё, и даже наших активистов туда не пускают.

Он смерил Гаврилястого оценивающим взглядом.

– А знаешь, Коль… Попрошу-ка я в горсовете, чтоб тебя пустили в дом этот злосчастный. Посмотришь, покумекаешь с милицией, как ситуацию народу разъяснить. Тебя неплохо рекомендовали в училище, так покажи, на что ты способен! А потом и путёвочку дадим на строительство Братской ГЭС. А то, может, ещё какую из центра пришлют. Но до этого – ни-ни, даже не мечтай. Заслужишь, тогда и получишь.

– Нет, я не пойду! – вырвалось у Гаврилястого, и он тут же стиснул зубы, чтобы не сказать вторую нелепость и не проговориться.

Трактор перестал стучать карандашом по столу и сунул его кончик в зубы.

– Правда? – заинтересовался он. – В самом деле?

Николай про себя чертыхнулся и заставил себя безпечно улыбнуться.

– Ну, правда, чего мне там делать? Я и так всем буду рассказывать, что мне скажут! Понятно же, что всё это просто непроверенные слухи!

Телелюев вздохнул.

– Пробовали так-то. Не шибко вышло. Без знания конкретных деталей вся агитация провалилась. А ты сходишь, посмотришь, разузнаешь. Кого-нибудь из соседей прижмёшь, научишь, что говорить.

– Так это лучше писателя какого или репортёра из «Чекалинской коммуны» к делу привлеките! – воскликнул Николай. – Я чего могу сочинить?

– Чего сочинить – это мы тебя научим, – успокоил Телелюев. – Ты, главное, примени, организуй и пусти нужные слухи. А позже, может, твои наработки в другое дело пойдут.

– В какое?

– Ну, это не твоего ума дело. Или пока, работай. Когда надо будет, я тебя найду.

Делать нечего. Придётся ждать. И не только ждать, но и участвовать с головой в неприятном этом деле. Иначе шею пилить будут. И не дадут уехать.

– Пока, – буркнул Гаврилястый.

– И тебе счастливо, – с вежливостью палача ответствовал Трактор Телелюев и открыл ящик стола, в котором его ждал недоеденный бутерброд.

Через полторы недели Николаю пришлось возвращаться к дому сорок шесть на Волобуева, показывать разрешение увидеть каменную девушку и несколько долгих минут стоять перед ней тем же каменным столбом, что и она стояла. Что творилось в его душе – он скрыл ото всех и навсегда. А волосы с тех пор стал красить, пока не постарел…

Недели две после того, как он узрел свою окаменевшую возлюбленную, он ходил меж народа, пускал и собирал сплетни, слухи, додумывал недомолвки и всё это записывал карандашом в тетрадь, озаглавленную коротко: «Дело». Тридцать первого января Николая Гаврилястый сдал исписанную тетрадь Телелюеву. Трактор внимательно прочитал при нём каждую страницу, по прочтении скупо улыбнулся, закрыл обложку и постучал по ней пальцем.

– С понедельника можешь оформлять документы на выезд на Братскую ГЭС, – позволил он. – Или вон на Вуктыл пришла заявка.

– Давай на Вуктыл, – выбрал Николай.

Телелюев пошарил в шкафу за спиной, выудил лист бумаги.

– Собирай согласно списку. Заявление по образцу, – он протянул ещё лист.

Николай, едва сдерживая облегчение и радость от этого облегчения, взял листочек, пробормотал «Спасибо, Трактор Евгеньевич» и покинул комнату секретаря комсомола старинного русского завода, пущенного в эксплуатацию в 1911 году…

За месяц Гаврилястый собрал справки и документы, и в начале марта уже стоял на перроне железнодорожного вокзала в ожидании поезда. Он уезжал от прошлой работы, от прошлой жизни, от людей своего прошлого, а главное – от Божьего чуда, о котором ничего не хотел знать во веки веков.