Он взглянул на меня.

— Меня она оставляет в дураках уже много лет — а я не так уж глуп. Не следует недооценивать себя, Кип.

— Но это правда.

— Вот как? Мы имеем величайшего специалиста в области математической психологии, который-всегда сам распоряжался своей жизнью, вплоть до того, что он сумел по собственному желанию уйти в отставку (а это очень сложно, когда на тебя такой спрос); этот человек женился на своей лучшей ученице. Сомневаюсь, что их сын глупее моего ребенка.

До меня не сразу дошло, что он говорит обо мне. Я не знал, что ответить. Кто из детей действительно знает своих родителей? Получается, я их не знал.

Он продолжал.

— Чибис — сущее наказание, даже для меня. Вот и аэропорт. Когда начнешь учиться, навещай нас. И на День Благодарения приезжай; ведь на Рождество ты, конечно, отправишься домой.

— Спасибо, сэр. Я приеду.

— Вот и хорошо.

— Да, насчет Чибис — если появятся педагогические трудности, у вас есть маяк. Мамми сумеет ее укротить.

— М-мм, это мысль.

— Чибис пыталась ее переспорить, но у нее ни разу не получилось. Ох — чуть не забыл. Кому можно рассказывать? Не о Чибис. Обо всем этом.

— Разве не понятно?

— Сэр?

— Да говори что хочешь и кому хочешь. Часто не придется. Почти никто тебе не поверит.

Домой я полетел реактивным самолетом — а они очень быстрые. Профессор Райсфельд всучил мне еще десять долларов, когда узнал, что у меня с собой только доллар и 67 центов, так что на автобусной станции я подстригся и купил два билета до Кентервиля, чтобы не сдавать Оскара в багаж; там его могли повредить.

Самым большим плюсом стипендии было то, что теперь не нужно продавать Оскара. Да я и так бы не продал.

Кентервиль выглядел замечательно — от вязов над головой до последней выбоины под ногами. Водитель остановился прямо у дома — из-за Оскара; нести его неудобно. Я прошел в сарай, повесил скафандр, сказал, что еще наведаюсь, и направился к черному входу.

Мамы не было; папа сидел в кабинете. Он поднял голову от книги.

— Привет, Кип.

— Привет, пап.

— Как съездил?

— Да ты знаешь, я не был на озере…

— Я знаю. Звонил доктор Райсфельд, рассказал все подробно.

— А… В общем, удалась поездка…

Я заметил, что он держит том Британики, раскрытый на статье о Магеллановых Облаках.

Он поймал мой взгляд.

— Я их никогда не видел, — с сожалением произнес он. — Возможность была, но по горло дел… а единственная свободная ночь выдалась пасмурной.

— Когда это было, папа?

— В Южной Америке, еще до твоего рождения.

— Я и не знал, что ты там побывал.

— Одно правительственное задание, в общем, работа «плаща и кинжала». Об этом не распространяются. Они красивые?

— Ну, не очень, — я взял другой том, открыл на статье «Туманности» и нашел Большую Туманность Андромеды, — Вот это действительно красиво. Так и мы выглядим.

Папа вздохнул.

— Прекрасно, должно быть, выглядим.

— Да. Я тебе все потом расскажу. У меня и пленка есть.

— Не спеши. Ты проделал долгий путь. Триста тридцать три тысячи световых лет — верно?

— Да нет, вдвое меньше.

— Я имел в виду — туда и обратно.

— A-а. Но обратно мы летели другим путем.

— Как это?

— Не знаю, как объяснить, но в этих кораблях кратчайшим путем назад является длинный кружной путь. Летишь прямо и снова очутишься в исходной точке. То есть не совсем прямо, из-за кривизны пространства — но настолько прямо, насколько возможно. Так что все возвращается к нулю.

— Большой космический круг [128] ?

— Ну да. Круговой путь по прямой линии.

— Ммм… — он задумчиво нахмурился. — Кип, а каково расстояние по окружности Вселенной? Предел красного смещения?

Я затруднился.

— Пап, я спрашивал — но не понял ответа.

(Мамми сказала: «При чем здесь расстояние, когда там нет ничего?»)

— Это не расстояние; это скорее состояние. Я ведь не летал; я просто оказывался. Ты не проходишь через, а скользишь по краю.

— Мне следовало бы помнить, что математический вопрос не задают словами, — упрекнул себя отец.