Нильс где-то в темноте поднимался в гору по крутой тропе, которую выбили в камне каблуки с гвоздями, и швырял оттуда свою бесшабашную плясовую. Она неслась за мной по деревянному тротуару, кружилась по улице, как бешеная, обегала столбы, цеплялась за палисадники, колола меня и дразнила.

Кажется, до самого дома проводила она меня.

Бабушке Марте я объявил, что Эрик нанялся на траулер — промышлять у Птичьих островов.

— У Птичьих? — она приподнялась на постели, глаза ее блуждали. — Господи, там же немцы.

— Опомнись, какие теперь немцы. Мальчишке полезно… побыть одному. Ему хорошо заплатят.

Успокоившись, она спросила, как я управлюсь без Эрика. Я уверил ее, что это нетрудно.

— Возьму на бот Агату, — сказал я. — Она рыбачила с мужем, не впервой ей. Вообще, свет клином не сошелся на Эрике. Плавать со мной всегда охотники найдутся. Одно беспокоит, не вывесили бы завтра «штаны».

Штаны — так зовется в просторечье сигнал шторма, флажок с двумя язычками, запрещающий выход в море. Я еще некоторое время распространялся об этом, доказывая бабушке Марте и себе, что другой заботы у меня нет.

Ветер опять разошелся. Всю ночь он наскакивал на наш дом и молотил по крыше — чертов ветер. А внизу гремела посудой прислуга таможенного чиновника. Удивительное дело, сколько там успевают напачкать посуды за день. Задремал я только под утро, и то ненадолго. Почудилось — кто-то прошел за ширму, где уголок Эрика. Такой у нас дом — весь он набит стуками, шорохом, скрипом, и вся эта путаница шумов собирается к твоему изголовью. Однако когда я поднялся, то первым долгом заглянул за ширму.

Там было пусто. Слепило солнце. Я сел на койку Эрика и положил ладони на одеяло. Набежало облако и затенило комнату, погас переплет окон, отброшенный на стену и койку, но ворсистое сукно хранило тепло.

«Нет у тебя больше семьи», — сказал я себе. Мне представилось, что Эрик завтра или послезавтра заявится и потребует, чтобы я его выделил. Потребует долю имущества: свои резиновые сапоги, которые он так еще и не удосужился залатать, денег или… ну не знаю, что еще. Я позабыл на минуту, что мы не в Сельдяной бухте и никакого имущества, собственно, нет. Но Эрик, пришедший за своей долей, обрисовался передо мной очень ясно, и злость снова поднималась во мне, а сонливость пропадала. Черта с два ты проживешь на кухне у Нильса! Умолять будешь меня, в ногах будешь валяться!

Я решил не терять из-за него ни минуты. Пусть висят «штаны» на мачте у порта — я всё равно пойду в море. Я прошмыгну так, что никто не заметит и не успеет помешать.

Если за маяком Ялмарен разбушевались волны, то есть же тихие заливчики у острова Торн. Найду, куда опустить сеть.

Во всяком случае, я не могу сидеть на месте. Пусть там, в порту, вывешивают, что хотят.

Я выпил кружку кофе и снял уже зюйдвестку с гвоздя, как постучал Пелле-почтальон.

— Заходи, — сказал я, впуская его в комнату. — Только потише, бабушка Марта спит.

Сейчас он спросит: неужели я всё еще не помирился с Эриком. И я отвечу, что молодым людям полезно бывает пожить самостоятельно. Я давно приготовил такой ответ. Но тут мне пришло в голову — в городе, может быть, стало известно, что я вчера искал Эрика и лазал на карьер. Значит, нужен какой-то другой ответ. Однако Пелле, слава богу, не проявил любопытства.

Он вытащил, из сумки газету. Водя пальцем по строчкам, покашливая, Пелле прочел:

— «Двое подростков совершили не лишенное приключений путешествие в чужом автомобиле от южной набережной до северной окраины столицы, где они вошли в резкое соприкосновение со столбом. Радость оптовика Хенриксена, обретшего машину, была омрачена печальным ее видом».

— Черт с ним, с видом, — сказал я. — Нынче подростки на всё способны. Нет ли поважнее новостей?

— Что вас интересует, господин Ларсен?

— Ты, наверно, в курсе, Пелле. Что за история с Гейнцем Янзе, с голландцем?

— Утверждать затрудняюсь, — ответил Пелле, пощипав щетинку на подбородке. — Коммунисты говорят, он служил у немцев в офицерах, был с ними в Эстонии. Утопил в проруби женщину, которая помогала партизанам. А горбун из ратуши уверяет, что это всё враки.

— И я тоже считаю, — сказал я. — Наш бургомистр не стал бы давать приют в городе нацисту. Наш Скобе не меньше нас с тобой ненавидит коричневую сволочь. А коммунисты на голландца злы, потому что он взялся работать в порту, а они не хотели, вот и всё. Так что всё ясно.

— А давно он здесь?

— Голландец? Понятия не имею.

— С прошлого года, как будто, — сказал Пелле. — Черт его знает, откуда он взялся.

— Во всяком случае, власти знают — откуда, — заявил я. — Был бы он нацист, несдобровать бы ему. Скобе строг к таким.

Наконец Пелле попрощался. Я вышел вместе с ним. «Штанов» на мачте не было, но бухта хмурилась.

Как я и ожидал, Агата согласилась сразу. Она сказала, что всегда рада помочь мне. Это чистая правда. Я видел, как заблестели ее глаза, а концы платка разлетелись в стороны. Она побежала давать наставления дочке.