Отвратительное настроение. Тетка меня обозвала «дурой, кухаркой и пр.». Я «глупа», и у меня «плохой вкус». Очаровательно, в особенности если подумать о причине — я ношу новые туфли в будни. Разве это не смешно! И мама поддакивала ей. Во-первых, у меня других приличных нет, во-вторых, они мои, так как это я за них заплатила. Если мама не додаст 40 франков — тем лучше, тогда они будут окончательно моими. Она даже не заплатит за них. А это очень редко бывает, чтобы девушка в 16 лет оплачивала свои туфли.

Я трачу чересчур много денег. Придется взять у Шарля. У меня долгов на 20 франков. Взаймы конечно. У мамы я ни за что не возьму. За неделю я истратила 190 франков — это неслыханно. Продолжаю заниматься, но школа не заполняет дня.

Сабина стала прямо несносной — то и дело ругает меня. Я полагаю, что у меня скверный характер. Впрочем, все это неважно.

Только бы выдержать башо.

По-моему, главное не зависеть ни от какой среды, не привязываться ни к какой идее, не испытывать никакого энтузиазма. Марк-Аврелий хорошо сказал: люди глупо занимаются другими людьми, никогда не утруждая себя самопознанием.

Сразу все переменилось. В моей жизни осталась только огромная пустота. В школе разговоры только о башо. Ирэн в восторге от Молино. За фортификациями. О нет, Розовый поросенок не будет моим идеалом. Пулю в лоб.

Я счастлива. Вполне счастлива. Сразу — счастье. Действительно, что может быть лучше, нежели курить папиросы, тянуть ликер и мечтать. Как это случилось? Это достойно Пруста. Разгадка: завтра я куплю себе мундштук. Я об этом думаю уже два дня. Завтра воскресенье. Я пойду в Латинский квартал — в первый раз за месяц. Куплю мундштук. Пачку «Честерфильд». Закажу стакан портвейна в «Капуляде». Бельмон, наверно, за него заплатит.

Я плохо занимаюсь. Если не будет удачи, я срежусь.

Прочесть: Лейбниц, Кант «Критика чистого разума», Декарт, Сен-Симон и Фурье о социализме. Я изменилась. Я не хочу ни сентиментальности, ни романтики. Только правду, холодную и ясную. Только красоту действительности, это кажется почти цинизмом, ввиду теперешнего состояния культуры, которая окаменела. Я анархистка, революционерка. «О, смерть, старый капитан, пора подымать якорь…» Усталость Бодлера, печаль Гете. Что еще? Но ведь это квинтэссенция сентиментальности. Да, я далека от всего этого. Я хочу свежего воздуха, снега, простора — волосы на ветру, открытый ворот. Я хочу жизни, молодости и правды, особенно правды.

Габи, не прикидывайся слишком умной. В конце концов, ты только славная девочка. А теперь — на боковую. Будем работать, спать, курить, пить. Жизнь прекрасна. Завтра сажусь за книги, буду готовиться к башо.

Мне холодно. Я потеряла стило. Я простужена. У меня всего пять франков, и это до конца недели. Я заперлась у себя, занимаюсь. Курю. Занимаюсь я с удовольствием. Надо будет выкрасть у мамы 10 или 20 франков. Довольно. Я хочу читать. Заниматься. Ночь такая теплая, такая прекрасная, что хочется плакать. Вот я плачу.

Шарль, мне необходима ваша любовь.

Сегодня во всех школах Франции экзамен.

Наступил «великий день башо».

Еще темно. По туманным улицам группами и в одиночку идут школьники. Возвращаются пьяные компании в котелках, с цветами, Жоржетт провела эту ночь у меня. Мы выходим вместе.

Около Сорбонны, где должны происходить экзамены, мы быстро выпили по стакану скверного кофе. В углу тянут белое вино несколько рабочих.

— Ого, башелье, плохо вам приходится!

— Ничего, только бы дожить до вечера.

Они правы, у всех «башелье» довольно плачевный вид.

У входа Сорбонны собралась уже целая толпа. Было семь часов. Пускали в восемь.

— Здравствуйте.

— Эй, вы! Вы тоже держите в Сорбонне? А где Луи?

— Он в каком-то лицее.

— Я ветеран. Я могу дать вам совет.

— Только не надо унывать.

— Слушайте, вот самые достоверные сведения о темах, которые будут заданы…

Вышел один из надзирателей.

— Господа, входите, предъявляя ваши повестки.

Мы разошлись по залам Сорбонны, темным, выстроенным амфитеатрами. Мы никогда еще не были в таких больших классах, где одновременно помещается по триста человек. Невольно мы примолкли. Мы рассаживались по скамьям. Каменные стены гулко отражали каждое слово.

Вот — Сорбонна.

Мы ждем еще полчаса. Наконец входит профессор с большим запечатанным конвертом. Садится за стол.

— Итак, господа…