Шрифт:
3 часа ночи. Только что вернулись с Габриловичем из магазинов. По случаю 7-го ноября магазины открыты до 3-х с половиной утра. Искали конфеты, купили подушечки и жареную курицу. Илья хоть поест. Весь город ходит с авоськами.
Сегодня рассказывали про корреспондента, который в Киевском окружении застрелился. Он был тяжело ранен. Дженни рассказали о гибели Афиногенова. Она даже не заплакала. Сегодня я целый день что-то готовила, убирала. Сколько у нас крыс! От мамы ничего. На Москву новое наступление. Крым берут. Взяли Феодосию. Немцы ходят по Сережиной могиле [40] .
40
Сережа Сорокин — мой единоутробный брат. Он умер в шестнадцатилетнем возрасте в Феодосии от прободения желудка. Вскрытие показало самозарубцовывающиеся язвы. Сказалось голодное детство. Похоронен Сережа в Коктебеле. Его смерть была первым моим горем. Тогда я поняла, что горе одиноко.
Говорили о процессах. До чего страшный мир… Нина Габрилович из Ташкента просила мужа заехать в Москву и взять ее хрустальные вазочки.
А Рая [41] с Семкой думают о том, где бы спастись. Я тоже предпочитаю быть женою труса, а не вдовой героя.
Выступал Сталин. Сказал о 2-ом фронте. Было плохо слышно. Слушали в домоуправлении. Все волновались. До этого разговор Ильи с Шолоховым об евреях. После поражения все всплыло. Шолохов говорит, что евреи трусы. Сколько антисемитизма! Погодин напился и спал в комнате иностранных корреспондентов. Это совершенно гнусная личность. Полдня, проведенные мною в Гранд-Отеле, очень мрачны.
41
Рая — жена поэта Семена Кирсанова. Первый день войны застал их в Риге. «Было очень страшно, латыши стреляли в русских», — рассказывала Рая. Боря и Захар отдали им свои билеты, которые получили, будучи военнообязанными. Как они сами добирались до Москвы — не помню, но я встречала рижские поезда в течение трех суток и была уверена, что Боря погиб в Латвии.
Из окна видно освещенное «1941», как будто это Новый год. От мамы ничего. Вспомнила кошмар последнего звонка. Меня разбудил телефон. Междугородний. Боря. Я свалилась с тахты и потеряла ориентир… Никогда мне не найти дверь в коридор, где стоял телефон. Я обезумела от мысли, что телефон сейчас может замолчать. Решила пробираться к заветной двери на четвереньках. Обрушилась этажерка с книгами, значит, я ухожу от двери. Переменила направление и наткнулась на письменный стол. Хоть бы Люба [42] или Илья проснулись! Загремела посуда — другими словами, я ползу вдоль правой стены комнаты. А телефон все не замолкает. По-моему, я кричала. Вставала на ноги. И наконец я уперлась руками в батарею, значит, я у окна. Я сорвала бумажные шторы затемнения, значит, дверь в противоположной стороне, я побежала к ней, и в этот миг замолк телефон. Для меня навсегда. Потом, до бегства из Москвы, я спала, выставив изголовье тахты в коридор. Даже после того, как появилось в газете сообщение, что Киев оставлен.
42
Люба Козинцева-Эренбург — вторая жена Ильи. Она была художницей, ученицей Экстер [Экстер Александра Александровна (1884–1949) — художница.(Прим. ред.).] в Киеве, где они с Ильей и познакомились. Илье нравилась живопись Любы, он всячески поощрял ее, но, видимо, лень помешала ей стать крупной художницей.
Сегодня Илья и другие корреспонденты говорили, что в связи с поражением каждый пересматривает свою судьбу. У меня ее нет.
Была на Цыганском рынке, продают старую рвань дамы типа тех, что были во Львове. Расплата за «освобождение» Львова. К сожалению, расплачиваются не те, которые там все скупали.
От Насти [43] письмо. Вспоминала, как она меня целовала, когда мы эвакуировались: «Бедная моя евреичка». Она добрая.
43
Настя — наша домашняя работница. Она украла все вещи Захара, которые он перед отъездом на фронт перенес к нам, часть моих и Бориных вещей, но не тронула ничего, что принадлежало Любе и Илье. Через некоторое время она мне позвонила и предложила снова поступить ко мне в работницы. Для меня Настя до сих пор остается загадочной девушкой.
Изо дня в день — жратва, топка плиты, поиск таза или сковородки и переливание из пустого в порожнее.
Вчера Семка принес трактат — как победить немцев.
14-го будет два месяца с последнего от него известия, а 26-го декабря восемь лет нашей с Борей совместной жизни.
Какое было счастливое время, когда он звонил мне из Киева, и я плохо, но слышала его голос.
Сегодня в «Правде»: «…нам ли, стране и т. д…. бояться кого-нибудь, евреи ли они или нет…» [44] В столовой надпись: «Входя, не забудь взять у швейцара вилку». Уже было когда-то.
44
10 ноября 1941 года на 4-ой странице «Правды» была напечатана редакционная статья «Трусливая болтовня Гитлера». В ней речь шла о выступлении Гитлера 9 ноября в Мюнхене, где он объяснял причины задержки окончательной победы на Восточном фронте. Наряду с погодными неожиданностями Гитлер помянул и злокозненность евреев, «самых опасных людей в мире». В связи с этим в «Правде» говорилось: «Гитлер лжет, что СССР — это будто бы „еврейское государство“… Гитлер сам запуган и других пытается запугать умом евреев, их предприимчивостью, их изобретательностью. Фашисты чувствуют свое душевное убожество, свою ограниченность. Пуганая ворона куста боится. Нам ли, создавшим могучее государство трудящихся и самое передовое сельское хозяйство, выпестовавшим многочисленные кадры талантливых строителей, героических бойцов из русских, украинцев и других народов, — нам ли бояться кого-либо, евреи они или не евреи… Только трусам трусы могут внушать страх перед другими народами. В Советской стране перед умом, предприимчивостью, изобретательностью всех народов, всех людей открыты широкие пути, в том числе и для евреев. Это равные среди равных. Советские люди знают, что Гитлер боится и ненавидит не только евреев, но и русских, все славянские и не славянские народы СССР».
Отчаянный ветер и холод.
17 ноября.
Очень давно не писала. Мне предложили работать на французском радио. От мамы фототелеграмма. Настя не отдает ни Чуку [45] , ни вещи.
Приехал Гроссман [46] , рассказывает о барской жизни в Чистополе [47] . Там не прописывают. Все есть, вплоть до водки.
На пристанях беженцы. На вокзалах тоже. Их отовсюду гонят. Они не похожи на людей. Валяются на полу хорошо одетые женщины, которых «кто-то любит» и эти «кто-то» в армии и не подозревают, как живет любимая им женщина, его дети. Видел, как толпа хохотала: старый еврей из Риги в бывшем элегантном костюме, с сеткой картошки, подвешенной на шее, плясал и прыгал: «Совсем не холодно». 30 градусов… А жены писателей плюс Кирсанов плюс Вс. Иванов [48] укатили в Ташкент. Хлеб не убран, но говорят, что заскирдованный не пропал.
45
Кличка нашей с Борей собаки.
46
Гроссман Василий Семенович (1905–1964) — писатель.(Прим. ред.).
47
В Чистополь был эвакуирован Союз писателей.
48
Иванов Всеволод Вячеславович (1895–1963) — писатель. (Прим. ред.).
Илья был в образцовом колхозе, там работают беженцы из Кишинева. В меховых шубах убирают свинарники.
М. сказал: «Ужасно, что есть люди, которые мечтают уехать в Америку!» Смешно, ведь он сам об этом мечтает.
Волга остановилась. Немцы кое-где тоже, кое-где наступают. Гроссман летит в Ростов — таков приказ «тени моей смерти» [49] . Прошел слух, что Боря вышел в сторону Ростова, но я не очень верю. Фадеев, сидя в Чистополе, брешет, что Лапин и Хацревин вышли. Безответственно. Боюсь, что маме плохо в Москве, но было бы хуже, если бы она уехала.
49
«Тенью моей смерти» называл Василий Гроссман тогдашнего редактора «Красной звезды» Давида Ортенберга.
Вчера проездом здесь был Толстой. Он на двух самолетах летит в Ташкент. Вывез все, а фарфор закопал в саду. Так говорят. Сегодня письма от мамы, папы, Наташи. Настя оказалась сволочью. Меня огорчает, что мама так это переживает. Жизнь у них в Москве не сладкая. Каждый день тревоги.
Немцы прорвались на восток от Тулы.
Нашла в пижаме вошь — пахнуло страшным Кавказом.
Незнакомая женщина на костылях спросила: «Где можно поесть без карточек?» Она уехала из Москвы в Одессу, к брату. После начала войны он умер. Она эвакуировалась в Куйбышев. В Москве у нее внуки. Их родители на фронте, а ей не дают разрешения. Здесь эта учительница без карточек.