Остановился я, насколько помнится, на том, как я сидел в Комнате Директив и Консультаций, в сентябре 1953 года, и ждал Доктора. Настроение в то утро у меня было необыкновенное; по большей части, переступая порог Фермы, я почти "вне-погоден", и беспогодность, на мой взгляд, не худшее состояние для того, чтобы слушать советы, но в то утро, пусть я и не испытывал волнения или особенных каких-то чувств, погода все-таки была. Я был сух, и ясен, и уверен в себе, по некой неведомой мне причине мой ум был цепок и остер, и ни следа неловкости. С точки зрения метеорологии мое состояние можно было квалифицировать как sec superieur (Великая сушь (франц.) – показатель, соответствующий крайне высокому уровню атмосферного давления.)

– Как ваши дела, Хорнер? – добродушно спросил Доктор, входя в комнату.

– Спасибо, Доктор, лучше не бывает, – беззаботным тоном ответил я. – А вы как?

Доктор сел на место, расставил колени и, не ответив на мои вопрос, критичнейшим образом всего меня оглядел.

– Преподавать начали?

– Нет еще. С той недели. Два курса грамматики и два – композиции.

– Вот как. – Он покатал во рту сигару. Интересовал его я сам, а не то, что я скажу. – Вам не следовало бы преподавать композицию.

– Все сразу не бывает, – жизнерадостно ответил я, вытянул ноги к нему под стул и закинул руки за голову. – Такие были условия, все или ничего, и я согласился. – Доктор оценил положение моих рук и ног.

– Как зовут этого самоуверенного типа, с которым вы изволили подружиться? – спросил он. – Тоже тамошний преподаватель? Н-да, гонора ему не занимать!

Я покраснел: мне вдруг пришло в голову, что я и впрямь подражал Джо Моргану.

– С чего вы взяли, что я кому-то там подражаю?

– А я такого вовсе и не говорил, – улыбнулся Доктор. – Я только спросил, кто этот уверенный в себе человек, с которым вы, судя по всему, успели свести довольно близкое знакомство.

– Не ваше дело, сэр.

– Ого. Что ж, прекрасно. Жаль, что вы не можете позаимствовать эту манеру раз и навсегда – тогда бы вам мои услуги больше и не понадобились! Но для этого ваше состояние еще недостаточно стабильно, Джейкоб. К тому же – ведь вы не можете так себя вести, когда вы в его обществе, не правда ли? И тем не менее я рад, что вы научились принятию роли. Вы, вероятнее всего, подготовили этот сюрприз специально для встречи со мной: человек с характером этого вашего приятеля никогда не позволил бы полоумному чудику с охапкой идиотских методик над собой измываться, а?

– Вы правы, Доктор, – сказал я; и пар из меня понемногу вышел весь.

– Это лишний раз доказывает, что вы, и с терапевтической точки зрения тоже, готовы к переходу на Мифотерапию – поскольку, сами того не сознавая, уже ее практикуете. Но было бы лучше, если бы вы четко себе представляли, что вы, собственно, делаете, чтобы не ляпнуться по незнанию. Насколько помню, я некоторое время назад рекомендовал вам заделаться экзистенциалистом. Вы читали Сартра?

– Кое-что, не все. Честно говоря, я вряд ли родился экзистенциалистом.

– Вы уверены? Ну что ж, теперь это уже не слишком важно. Мифотерапия построена на двух допущениях: что человеческая экзистенция предшествует человеческой эссенции, если оба эти термина и в самом деле хоть что-нибудь означают; и что человек волен не только выбирать свою эссенцию, но и менять ее по своему усмотрению. И то и другое – недурные экзистенциалистские посылки, а истинны они или нет, для нас в данном случае не важно: в вашем случае они полезны.

И он стал объяснять основы Мифотерапии.

– В жизни, – сказал он, – не бывает персонажей, по сути своей основных или второстепенных. С этой точки зрения вся беллетристика, все биографические и большая часть историографических сочинений лживы насквозь. Всяк есть герой своего собственного романа. "Гамлета" можно пересказать от лица Полония и озаглавить "Трагическая история Полония, гофмейстера датского". Вряд ли он сам считал себя второстепенным персонажем в чьей-то там чужой истории. Или, допустим, вы шафер на свадьбе. С точки зрения жениха, он и есть тут главное действующее лицо; всем прочим, в том числе даже и невесте, уготовано играть свиту. С вашей же точки зрения, вся эта свадьба – не более чем проходной эпизод в увлекательнейшей истории вашей собственной жизни, а жених с невестой играют в массовке. И вы сами принимаете роль второстепенного персонажа: вам, может быть, просто нравится притворяться фигурой менее значительной, чем – и вы это прекрасно знаете – вы есть на самом деле, как это делает Одиссей, когда, преображенный, теряется среди свинопасов. И каждый участник свадебной церемонии видит себя именно протагонистом, который снизошел до того, чтобы зайти посмотреть на спектакль. В таком ракурсе беллетристика не ложь, а истинное воплощение свойственного человеку способа искажать действительность.

Далее, мы ведь не только главные действующие лица наших собственных историй, мы еще и сценаристы и отводим всем прочим участникам роль второстепенных персонажей. Но, поскольку ни одна человеческая жизнь не является, как правило, последовательным изложением одного и того же сюжета, нам постоянно приходится придумывать героя заново, а заодно – в соответствии с ним – и множество второстепенных ролей для всех остальных участников. Это общая закономерность. Если человек изо дня в день, с утра до вечера предстает в одном и том же образе, это означает, что либо он напрочь лишен воображения, вроде актера, способного играть одну-единственную характерную роль, либо же воображение у него настолько всеобъемлющее, что он во всякой частной жизненной ситуации видит эпизод некоего огромного сверхсюжета и способен таким образом все эти ситуации искажать, чтобы один и тот же герой был в состоянии с ними справиться. Но это в высшей степени нетипично.