Той ночью перед камином, в котором горели целые бревна, в большом зале замка, где опьяняюще пахло вином и специями, лица пленников блестели в свете пламени, как начищенная медь. Женщины теперь не плакали, успокоенные присутствием герцогини и дружелюбием своих хозяев. Одна из них говорила с французским менестрелем, и они, похоже, понимали друг друга. «Ну и ну! Твой менестрель говорит по-арабски?» — спросила хозяйка замка. Герцог улыбнулся: «Немного. Эти музыканты всегда находят время перенять новое словцо, если оно касается их ремесла. Мне повезло, m'amie [4] . Я раздобыл несколько мавританских певцов, самых прославленных в Испании. Немного погодя ты их услышишь и, уверен, будешь очарована их песнями, как был очарован я». И он принялся рассказывать жене об осаде и взятии Барбастро, городка в Северном Арагоне, откуда герцог привез богатую добычу и услаждавших слух халифа знаменитых певцов.

«Наверное, большую часть их любовных песен ты сможешь понять,— говорил герцог,— они превосходно поют zejels — песни, в которых французские слова переделаны на арабский лад, чтобы их могли понять и мавры, и испанцы. Говорят, их придумал Мукадам, мавр из Кордовы, слепой поэт. Я услышал о нем в Барбастро от одного торговца-еврея. А еще он рассказывал о некоторых занятных идеях арабского философа Авиценны относительно любви».

«И, уж конечно, эти идеи языческие! Что эти люди знают о любви? Разве они не держат своих женщин взаперти?» — резким тоном ответила удивленная герцогиня.

«Держат,— согласился герцог,— но это не мешает им много думать, говорить и писать о любви. Еврей рассказывал мне про арабское племя Бани Одра, люди которого слывут самыми верными возлюбленными на свете. Среди них известны даже случаи смерти от любви. В самом Багдаде об этих людях сочиняют стихи величайшие поэты. Купец мне тоже рассказывал о них, да только я и половины не вспомню из его речей. Он, похоже, так и не понял, что имеет дело со старым воякой, а не с ученым клириком!»

«А что привело еврейского купца в Барбастро?» — спросила герцогиня невпопад.

«Бедняга! Боюсь, что он охотился на дикого гуся {5} ,— герцог от души рассмеялся своему воспоминанию.— Он приехал из Валенсии с поручением от своего господина, мавританского султана, добиться освобождения дочери богатого мусульманина. Ее взял в плен мой друг, испанский граф,— под его началом мы сражались у стен Барбастро. Отлично помню день, когда граф первый раз принял этого купца! Должен заметить, еврей умолял графа очень трогательно, однако тот не поддался на его уговоры. И знаешь, что сделал торговец? Он обернулся к одному из своих слуг и произнес: “Педро, тащи сюда горы шелков и вышитых одежд, драгоценностей и золота...”, и, когда слуга в который раз вошел в зал, шатаясь под тяжестью ноши, граф взглянул на еврея и сказал: “Даже если бы я не был так богат и ты предложил мне больше, я бы не отдал девушек. Та, которая сидит рядом со мной,— моя любимица...” Да, она тоже была просто прелесть — во вкусе тех, кто любит смуглых брюнеток,— вскользь заметил герцог,— а другая красавица — несравненная певица. {6} Ее-то граф и согласился уступить мне, когда я уезжал. Девица и впрямь само очарование. А еврей так ни с чем и отправился обратно, в Валенсию»,— молвил герцог и оглушительно расхохотался.

Герцогине же история эта показалась вовсе не такой забавной. Она не только сочувствовала пленным, но и была далека от одобрения любовных связей между маврами и христианами. Ей приходилось слышать, что подобные связи — не редкость и что некоторые испанские короли переняли сарацинский обычай держать при дворе многочисленный гарем. Втайне она дивилась поведению герцога и почти против воли бросала взгляды на сидевшую у огня мавританскую певицу. Несомненно, девушка принадлежала к числу наиболее соблазнительных пленниц... И когда вечером та начала петь, тревога герцогини усилилась еще больше.

Пленница пела в живой, волнующей манере, и во всех песнях речь шла о любви: покорность влюбленного, надменность возлюбленной, горечь страсти, безответной, но неизменной.

«Ясно, что песни эти предназначены для узниц гарема,— заметила герцогиня.— Такие любовники должны жить очень далеко от предметов своей любви».

Музыка и слова глубоко проникали в душу малыша, сидевшего у ног герцога. Он сонно пробормотал: «Я хочу выучить эти песни. Они мне нравятся больше, чем chansons de geste [5] наших менестрелей». Герцог, наклонившись, ласково потрепал сына по щеке. «Ты выучишь и те, и другие»,— сказал он и поднял блестевшие от вина глаза на менестреля, говорившего с пленницей. «Андрэ узнал множество мавританских песен, а мавров научил многим своим. Душенька, ты должна послушать и его, и мавра Али, когда они, как следует приложившись к кувшину, примутся состязаться в пении — это одна из самых забавных вещей, какие мне приходилось видеть и слышать... а впрочем, нет, возможно, будет лучше тебе этого не слышать... их песни не для дамских ушей».— «Ну а мне можно, я не женщина»,— воскликнул маленький Гийом. «Как неравнодушен он к ним уже сейчас»,— заметила герцогиня, внезапно улыбнувшись мужу.

Очень скоро в каждом замке Южной Франции, если верить Roman de Galerent [6] , в дамских покоях молодые женщины стали петь сарацинские песни:

Все звуки песен сарацинских,

Бретонских лэ и лотарингских,

Гаскони, Франции напев...

Однако неверно было бы представлять себе дам, чьи образы служили трубадурам источниками вдохновения, субтильными созданиями, не знавшими другого занятия, кроме как, склонившись над рукоделием, напевать новомодные песни. На самом деле они вовсе не были такими уж «небожительницами». В числе их талантов были хорошо отработанные навыки оказания первой помощи, поскольку их кавалеры то и дело получали ранения — если не в настоящих сражениях, то на живописных, однако часто кровопролитных турнирах. Большинство средневековых героинь то и дело мчались на помощь своим рыцарям с перевязочным материалом и ведрами горячей воды. Для многих из них то была, несомненно, лучшая возможность приблизиться к незнакомому мужчине, дотронуться до него. Говоря словами автора Chatelaine de Couci [7] , «множество признаний во взаимной любви прозвучало, когда дамы ухаживали за ранеными».

Девицам было хорошо известно, как отстегиваются многочисленные детали рыцарского снаряжения, в их обязанности входило заботиться о гостях-рыцарях — готовить им ванну, стелить постель и делать массаж, чтобы они скорее заснули (Жерар де Руссильон). А еще рыцари любили, чтобы женщины чесали им спину. В LEscoufle [8] описана бытовая сцена, когда граф после обеда удаляется в женские покои, садится у огня, снимает сорочку, и женщины кидаются его скрести...

Гийому было всего пятнадцать, когда умер его отец, и вскоре юноша отправился в крестовые походы в Испанию и Палестину, где, несмотря ни на что, находил время писать песни: непристойные песенки в стиле chansons de geste, вызывавшие взрывы грубого хохота у его товарищей по оружию («Он был груб и распущен»,— писал Уильям оф Малмсбери), а также первые песни, восхвалявшие радость любви — не наслаждение от удовлетворения похоти, а чувственную экзальтацию, способную вознести счастливца, испытавшего ее, к вершинам небесного блаженства.