И после этого говорить, что я не скромная, что могу на кого-то плохо повлиять!

Но разглагольствовать можно сколько угодно. Я понимаю, что даже симпатична нашему ректору в своем вручную сшитом муслиновом платьице, но это дела не меняет. Меня не берут.

Я к папе, нашему «зеленому светофору» во всех случаях жизни. Папа – к первому секретарю горкома партии Наркевичюте, позднюю единственную дочку которой он спас от смерти. Секретарь для папы готова на все. Кто-то с кем-то созванивается, видимо, даже с КГБ, но учебный год уже начался, и мне ничего не остается, как пойти на заочное отделение и срочно найти работу. В Москве у меня прописка только на месяц или два на время подготовки и сдачи экзаменов, а уезжать я никуда не собираюсь, но Лидия Павловна, у которой я остановилась, сдает одну комнату молодому журналисту Володе Познеру с его новой женой. Они куда перспективней и могут платить, а что взять с меня? Перехожу к другой знакомой, вдове знаменитого адвоката Барского, у которой жила еще при муже. Она одинока. Переехала из отдельной квартиры в комнату в коммуналке, боится в старости оставаться одна в доме. Она пытается оформить на меня опекунство, но после каких-то выяснений ей отказывают. Соседи косятся. Это становится небезопасно.

Я уезжаю в Каунас. К сессии нужна справка с места работы. Отец пристроил меня преподавателем французского в Сельхозакадемию. Это за городом, в Алексотай, где папа когда-то резал «сталинцы», ехать далеко и долго на каком-то раздолбанном автобусе. Студентам, будущим агрономам из крестьянских семей, нужен французский как головная боль, но я все же привлекаю их внимание. Совсем молоденькая учительница, да говорят еще из Парижа, и одета интересно. Во всяком случае, успеваемость в моих группах сильно повысилась.

Но я постепенно схожу с ума. Чтобы заснуть, потихонечку выпиваю папины запасы яблочного вина – все равно его никто не пьет и не считает.

Наконец наступает сессия, и я селюсь у своей Лидии Павловны на все лето. Она едет в санаторий, а жильцы уже получили свою площадь. Опять счастье! Отдельная прохладная квартира в писательском доме, в Лаврушинском переулке! Господи, хоть бы это продлилось.

В такую квартиру ко мне все хотят прийти в гости: у нас целый кабинет-библиотека сменовеховца Лежнева, все издания «Академии». Я щедро раздаю книги желающим почитать. Что-то пропадает. Не знаю, на кого грешить. Но Лидия Павловна ничего не замечает. Тут у нас и Хлебников, и Крученых, и Ахматова.

Подруга моя Жанна, манекенщица, которую я знала с прошлых времен и познакомила с французом, который, однако, на ней не женился, пристроила меня в КБ (конструкторское бюро) одежды демонстрировать модели. Я только успеваю крутиться. Между показами еще хожу на занятия в институт в бигуди, пряча их под парикмахерский чепчик. В Москве это считается головным убором, он даже в моде. В одной руке держу отклеившуюся с одного глаза ресницу.

Меня очень любит наша преподавательница Алешникова, хотя я всегда опаздываю. И тогда она беззлобно комментирует:

– Ладно, пришла. Дорогие друзья, наша звезда явилась, можно начинать контрольную.

Она знает мою ситуацию и советует как-то прописаться, обещает устроить после этого на работу в институт. Я спрашиваю:

– А как?

– А это ты не у меня узнавай.

В это лето, когда мне не нужно ни прописки, ни квартиры, друзей у меня целая гвардия. Девочки-манекенщицы одалживают мои французские наряды на свидания. Потом их трудно получить назад, а уж если получишь, то надеть эти тряпки невозможно. Привезенные вещи тают. На этих показах зарабатываю копейки, особенно если опаздываю. Хватаю такси. И вообще, меня берут показывать молодежные костюмы или на замены. Я худее других, и на мне все надо подкалывать булавками. Иногда даже рекомендуют ходить боком, чтобы булавки были незаметны.

Но вот заканчивается сессия. На сей раз возвращаться в Сельхозакадемию я готова только под страхом смертной казни или по приговору суда. В институте я встретила девочку Ларису Елютину, которая училась в параллельной группе в мои допарижские годы. Пришла ко мне в гости в Лаврушинский. Мы сблизились. Она меня стала приглашать к себе. Сказала, что они с мужем, сыном министра пищевой промышленности, уезжают в санаторий в Сочи. Лариса тоже была дочерью министра высшего образования. Естественно, женились они в основном на людях своего круга.

Более красивую женщину, чем Лариса, я редко встречала. Она была высокая, на длинных ногах с тоненькими щиколотками, с красивыми руками и такими же тоненькими запястьями с декадентскими пальцами. Лицо детское; голубые с поволокою глаза. Она прекрасно пела и при двух живых родителях была абсолютной сиротой.

Мать вышла вторично замуж за какого-то дельца, там родилась девочка, очень больная. Ей было не до Ларисы. Отец тоже завел новую семью и дочерью тоже мало занимался, но имя его действовало магически.

Лариса поступила в институт, не зная практически ни одного слова по-французски, и вначале не собиралась его учить. Когда ее спрашивали преподаватели:

– Елютина, вам не стыдно?

Она лениво вытягивалась в полный рост и говорила:

– Это вам должно быть стыдно. Вы же меня приняли.

Пожаловаться отцу никто не решался.

К моменту нашей встречи Лариса уже училась в аспирантуре, посетила Париж и, естественно, очень неплохо знала французский.

Они с мужем собирались поехать в Сочи, и я подумала: