— Ладно, — задумчиво говорит Чермоев, — покажи склад на карте.

Он достает из планшета карту-двухверстку и, разглаживая ее рукой, расстилает на столе. Ориентируясь по изгибам реки, я вожу пальцем по бумаге, но показать точное место затрудняюсь, такое впечатление, что карта не совсем соответствует местности. Нестеренко смущенно подтверждает, что скорее всего так оно и есть — их военные карты оставляют желать лучшего. Жаль, не сохранилась карта Шмеккера на немецком языке: перед войной наши альпинисты под видом туристов облазили весь горный Кавказ и составили подробнейшие карты. В составе нескольких таких экспедиций был и наш Гюнтер, вот почему он ориентируется в горах Чечни не хуже, чем на собственной кухне.

Аслан спрашивает, смогу ли я сориентироваться на месте? Да, смогу.

— Тогда выезжаем завтра утром, — решает капитан и идет отдавать приказание красноармейцам.

Просыпаемся на рассвете. Нестеренко кивает мне на висящий на спинке стула комплект гражданской одежды, которую он принес накануне из дома. Старые Семкины брюки и синяя рубашка, которые он носил до войны, мне почти впору. Сам Серега тоже надевает свою городскую одежду, чтобы не привлекать лишнего внимания местных жителей, наш отряд было решено замаскировать под геологоразведочную партию.

Во дворе крепости красноармейцы седлают лошадей, мне достается вороной конь с белой звездочкой во лбу. Ставлю ногу в стремя и пытаюсь по-молодецки, как видел в кинофильмах, запрыгнуть в седло. Оно, может, так и получилось бы, если бы проклятая лошадь стояла на месте! Но конь шарахнулся в сторону, нога запуталась в стремени, и я чуть не упал! Красноармейцы сами ржут, как жеребцы, и свысока поглядывают на мою «войну» с норовистым четвероногим. Конечно, они с детства в седле, казаки и джигиты, а я чисто городской житель и ездил только на велосипеде. Да еще нога раненая болит, неловко ступил на нее и чуть не заорал от боли. Посочувствовав моим мучениям, Нестеренко спешивается, подходит и рывком подсаживает меня в седло. Но, решив одну проблему, я тут же упираюсь в следующую: все тронулись, а мой вороной не хочет идти, он задумчиво жует листья на стоящем рядом дереве и косит на меня хитрым лиловым глазом.

Еще громче и настойчивее повторяю «Но, скотина!» и бью пятками по его крутым бокам, однако упрямое животное чувствует неопытного всадника и никак не желает подчиниться. Чермоев разворачивается, рысью подлетает к нам и стегает по крупу моего коня ногайкой. Конь от неожиданности приседает на задние ноги, затем резко берет с места в карьер, меня отбрасывает назад, я инстинктивно клещом вцепляюсь в гриву и роняю поводья. Меня спасает Петров, он укоризненно глядит на Аслана и берет мою лошадь под уздцы. Они с Нестеренко дают мне несколько уроков верховой езды, и дело постепенно идет на лад.

Однако непросто быть ковбоем! И как это они умудряются бодро скакать через прерии весь день напролет?! Уже через час такой езды у меня жутко болят ноги, да и вся нижняя часть тела, отбитая жестким казацким седлом, поэтому я даже радуюсь, когда при переправе через бурную горную речку приходится спешиться и вести коня в поводу.

Река течет по дну довольно глубокого каньона, на десятиметровой высоте натянут подвесной мост, он раскачивается, словно маятник, половина досок из настила отсутствует, сквозь прорехи виден ревущий внизу поток. Мой конь испуганно пятится, натягивает повод и упирается всеми четырьмя копытами. Аслан вздыхает, велит мне идти вперед, а сам ласково гладит коня по холке, шепчет ему на ухо что-то успокаивающее, и — о, чудо! — конь послушно следует за ним!

Далее тропа становится слишком крутой, чтобы ехать верхом, и мы следуем пешим порядком, растянувшись по склону длинной цепочкой. Чермоев ведет моего коня, а я шагаю без забот, любуясь окружающим пейзажем. После боя на башнях я просидел взаперти около месяца (поездка на горное плато для встречи самолета не в счет, я тогда ехал пленником со связанными руками). Теперь радуюсь относительной свободе, с наслаждением вдыхаю пряный горный воздух и с любопытством оглядываюсь по сторонам. Мы поднялись уже довольно высоко, под нашим взором с высоты птичьего полета открывается живописный вид на ущелье: внизу узкой серебристой лентой струится река с рассыпанными вдоль нее кубиками саманных домиков. От домишек вверх по склону уступами поднимаются террасы с посевами кукурузы — горцы выращивают ее вместо хлеба.

За месяц моего плена в горы успела прийти осень: листья пожелтели, но еще не опали, и лес стоит разукрашенный в различные оттенки от золотисто-желтого до багряного и светло-коричневого. В колючих зарослях созрела ежевика; на ходу срываю темно-фиолетовые, похожие на малину ягоды и смакую их вкус на языке. Вот и кизил, его удлиненные алые ягоды смотрятся на кусте как капли крови, а на вкус они кисло-сладкие. Остро пахнет прелой листвой и грибами, наверное, можно было бы легко набрать целую корзину. Но чеченцы грибов не собирают, говорят, что они от шайтана.

— А ну шагай быстрее, ты не на прогулке, — тычет меня в спину стволом автомата Чермоев.

Вспоминаю, как он только что ласково разговаривал с лошадью, и начинаю тихонько напевать старую песню, что слыхал от абреков:

«Уж лучше родиться б нам вольными конями, чем человеческими сынами: ведь даже злодеи берегут коней…»

В ответ на это капитан ухмыляется почти добродушно (вы можете себе представить добродушно ухмыляющуюся чабанскую овчарку? Такого огромного, лохматого волкодава с клыками почти по три дюйма? Но Аслан в своей мохнатой папахе вызывает именно такую ассоциацию!).