И вдруг вся эта спокойная и деловая картина нарушилась. Я не знаю, что произошло, но четкий ритм аэродромной жизни сразу сбился с такта.

Эдька с Китом насторожились тоже. Тот, кто живет на аэродроме, обладает особым чутьем на летные происшествия. Где-то в воздухе что-то случилось. Это «что-то» мгновенно дало себя знать на земле. От КП умчалась к бетонке «скорая помощь» и за ней два «газика». Стихли у каптерки вооружейники. Заторопились грузовики-буксировщики, растаскивая подальше от взлетно-посадочной полосы самолеты. В каждой темной фигурке, в каждом звуке, идущем с зеленого поля, чувствовалась гнетущая, хватающая за сердце напряженность.

Мы вытянули шеи и ждали. У нас лица, наверно, вытянулись не хуже, чем у младшего сержанта Евстигнеева. Мы молчали и ждали.

Но мы так ничего и не дождались. Напряженность сама собой рассосалась. К КП вернулись «скорая помощь» и «газики». Вновь как ни в чем не бывало взлетали и садились самолеты и возились у каптерки с какими-то приборами вооружейники.

— Это… так же само… домой мне, однако, пора, — пробормотал Кит и утопал к своей прабабушке в Сопушки.

Когда где-нибудь что-нибудь случалось, Китка прежде всего летел домой. Он очень боялся за свою прабабушку.

О том, что случилось на полетах, мы узнали чуть позднее. К вечеру об этом говорил весь остров. И весь остров раскололся пополам. Одна половина ругала Руслана Барханова на чем свет стоит, а другая хвалила его и даже сравнивала с лейтенантом Громом.

На взлете в кабине Барханова сорвало герметический колпак. Наставление по производству полетов обязывало командира экипажа набрать достаточную высоту и вместе со штурманом и стрелком-радистом оставить машину. Но Барханов не оставил машину и не дал экипажу команды прыгать. В открытую кабину летчика вихрями рвался воздух и бил по незащищенным глазам. Наверно, это было действительно очень трудно, почти ничего не видя, сделать над островом круг и благополучно приземлиться. Но Руслан приземлился.

Он спас самолет и ходил героем. Командир полка объявил ему выговор. Но он все равно ходил героем, потому что не каждый летчик смог бы в таких условиях посадить самолет.

Трещина, которая расколола пополам остров, пробежала точнехонько между мной и Эдькой. Вообще-то Эдька был специалистом в летных делах. Его отец командовал эскадрильей. Но здесь уже пахло не просто техникой пилотирования. Здесь пахло совсем другим.

— Да если бы все летчики такими были, знаешь! — нажимал на своем Эдька.

— Знаю! — орал я. — Если бы все были, как твой Барханов, то и в космос некого было бы посылать.

— Это почему же?

— Потому же по самому!

— Почему же, по тому же?

Говорить ему о том, что НПП написано кровью летчиков и для того, чтобы его выполнять, было бесполезно. Я обозвал Эдьку кретином. Он был действительно последним кретином, ничего не хотел понимать и твердил свое, как заведенный. Он думал, что если человек научился неплохо вертеть штурвалом, то он уже герой.

— Кретин ты! — отрезал я.

Может, я вообще-то зря так отрезал. Но у меня, когда я разволнуюсь, не хватает слов, чтобы что-нибудь выразить. И в школе у меня у доски точно так же: все понимаю, а выразить не могу.

— Мымра! — завопил в ответ Эдька. — Тумак недоразвитый! Все технари тумаки, и дети у них такие же!

Когда Эдька прокатился по моей личности, это еще ничего, я стерпел. В конце концов, я первый по нему прокатился. Но какое отношение имели к нашему спору технари? Технари не имели к нашему спору абсолютно никакого отношения.

За оскорбление технарей я съездил Эдьке по скуле.

— Ага! — взвыл он. — Аргументов не хватает! Дерешься уже! Ага!

Он ухватился за щеку и запрыгал на одной ноге, будто вытрясал из уха воду. Нижняя губа у него оттопырилась и дрожала.

— Что же твой папочка, если он такой смелый, в летчики не пошел? — дрыгая губой, закричал Эдька. — Минер, хо-хо! Один раз ошибается! Герой! А сам старшина! Даже младшего лейтенанта ему не дают!

Я гнался за подлецом Эдькой до самого ДОСа. Его спасли крепкие ноги и глубокое дыхание. Дыхание у него было очень глубокое, не то что душонка.

— Ладно, — пригрозил я ему издали. — Мы с тобой еще расквитаемся! За мной должок не заржавеет. Ты меня знаешь.

Вероятно, я слишком громко разорался. Из окна второго этажа выглянула Эдькина мама и приказала своему сыночку немедленно идти домой.

— А ты, Тима, погоди минутку, — сказала она. — Мне с тобой поговорить надо.

Я думал, меня ожидает лекция на тему о дружбе и товариществе. Но Вера Семеновна повела совсем о другом. Она снова повела про штурманские часы.

— Я все же хочу знать правду, — сказала Вера Семеновна, приглашая меня сесть рядом с ней на скамейку. — Куда вы их дели?