Янн Ханс Хенни
Шрифт:
Странная фраза Эмиля в самом начале «Пролога» («А поскольку наш высокочтимый отец занимается похожим [на профессию жонглера.
– Г.Б.] ремеслом, он когда-нибудь остановит тебя на середине между „Да“ и „Нет“ и скажет: „Или“») рождает подозрение, что отец Петера и Эмиля - сам поэт Ханс (играющий, подобно жонглеру, словами), Петер же и Эмиль - выдуманные им персонажи. Персонажи с такими именами у Янна действительно были. Это мальчик Петр из фрагмента романа «История того, кого люди, чтобы доказать свою правоту, прибили к кресту, или затащили на плаху, или, кастрировав и ослепив, бросили в темницу» и принц Петр, один из трех персонажей пьесы «Ты и я» (1913/1914), а также Эмиль, персонаж пьесы «Стена» (1915). Эмиль в списке действующих лиц назван «сыном крестьянина, ни в чем не знающим меры» [10] . В подтверждение своей гипотезы я могу сослаться и на три сохранившиеся сцены, открывающие пьесу «Той книги первый и последний лист». Ханс, Петер и Эмиль после завершения описанного в «Прологе» диалога отправляются на ночную прогулку и обсуждают возможность вломиться в запертую церковь. В церкви они поднимаются на хоры и Ханс начинает играть на органе, а разговор между тем продолжается. В открытую теперь дверь церкви заходят двое влюбленных. Услышав их голоса, Ханс (а также Петер и Эмиль [11] ?) спускаются вниз, но дальше разговор завязывается и продолжается только между Хансом и парой влюбленных, причем развивается он таким образом, будто Ханс до прихода чужаков находился в церкви один.
10
Он становится другом поэта Иеремии, попадает в сумасшедший дом, затем присоединяется к маленькой общине в замке Угрино, состоящей из Иеремии, его «мужа» Максимилиана и скульптора Альбрехта, и в конце концов убивает Максимилиана, который служит объектом любовного и религиозного поклонения со стороны всех членов общины.
11
Петер говорит: «Полагаю, мы спустимся вниз [вниз с хоров? вниз - куда-то во внутренний мир Ханса?] и пока что поспим».
Похожий сюжет - с сотворенным персонажем - мы встречаем еще в одном драматическом фрагменте Янна, «Генрих фон Клейст. Плачевная трагедия» (1917). В единственной написанной сцене этой драмы Клейст вообще не упоминается, а действие разворачивается в кабинете Фауста. Фауст говорит Вагнеру о своем желании сотворить - алхимическим методом-живого ребенка («Фауст. Что ж, давай хоть раз развлечемся. Пусть для нашего удовольствия родится гений [12] !», Werke und Tageb"ucher 6, S. 506). Чтобы осуществить это намерение, он отламывает руку у каменного изваяния Венеры и произносит заклинание, где имеются такие строки:
12
Здесь и далее курсив в цитируемых отрывках мой.
– Т.Б.
Звезда, ты ведь камень встречи,
что близко от нас и далече,
Этой ночи благословение дай!
Коли мальчик родится, за ним наблюдай:
как, далекий от мира, в нем будет стоять,
чтобы нашему миру не дать пропасть–
пропасть от жалкой пустопорожности,
от одиночества и безбожности...
Фрагмент драмы кончается тем, что Вагнер предрекает судьбу родившегося ребенка:
Вагнер. И этот ребенок вскоре почувствует на себе гнев богини, нахлебается мести изуродованной красавицы. Будет проклят и благословен. Обречен жить лишь наполовину и умереть вдвойне [13] . Заблуждаться в своей любви. Что же ты натворил, Фауст! Богиня сердится. Какая польза от человека, если боги гневаются. О, что за проклятье выползло из этой культи! Не красней, Гомункулус. Он умрет - сгорит, -ты же будешь жить вечно. <...> Алеет небосвод, на нем встает светило, что будет жечь тебя и проклянет. Молись Луне и Смерти, мальчик милый: лишь эти двое - твой оплот.
13
«Двойная смерть» (il duo morte) - выражение, встречающееся в стихах Микеланджело. Как видно из сонета 285 (Микеланджело, стр. 302), где противопоставляются искусство и жизнь, имеется в виду двойная смерть художника: физическая смерть и гибель его творений («В одной смерти я уверен, другая мне угрожает», D'una so 'l certo, е 1'altra mi minaccia).
Этот ребенок имеет нечто общее с Петером, которого Ханс характеризует так:
Ханс.
Да и зачем вам бежать? Это противно вашей натуре. В обоснование данного тезиса напомню: ты еще сегодня мечтал о том, чтобы стать гением. Такое чувство противоречит твоему утверждению. Ты предпочел бы создать новый мир или новое небо и в качестве награды принять смерть на кресте. Поистине это знак гениальности.
Петер.
Гадания о том, что бы я предпочел, к теме нашего разговора не относятся. Это мое личное дело, в лучшем случае - патологическая мечтательность, которая нигде в мире не воздвигнется одинокой скалой.
Ханс.
Прошу тебя, от последнего утверждения откажись.
Петер.
Ну хорошо: это равноценная, наряду с другими формами, вариация на все ту же тему - Человек.
Ханс.
Я до поры до времени принимаю суть и способ формулирования твоей поправки.
Петер тоже гений и потенциальный спаситель мира. Слова, что он со своими мечтами «нигде в мире не воздвигнется одинокой скалой» свидетельствуют лишь о его скромности и Хансом опровергаются. Кроме того, готовность к смерти на кресте косвенно связывает Петера с образом апостола Петра (погибшего на кресте), о котором Христос сказал: «И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16:18-19).
Но вернемся к той пьесе, которую мы разбираем, к композиции трехголосной фуги (состоящей, по мнению Хармса, из пяти частей).
Она начинается (ЧАСТЬ А?) с не очень внятного рассуждения о противоположностях и их единстве, которое заканчивается словами:
Ханс.
Мы описали циркулем круг, а жизнь остается весьма убогой. Мы проиграли словесную игру, друзья. Даже эту... И что вы думаете делать теперь, чтобы прикрыть нашу неудачу?