Анна.

Вы требуете многого.

Шульц.

Конечно, слишком многого! И все же вы не возмущаетесь, не кричите, не заливаетесь румянцем стыда и не ведете себя, как неожиданно оголившаяся задница... Ох, простите эти слова; но вы и впрямь себя так не повели! Меня восхищает, что, услышав мою просьбу, вы ничего не предприняли, что ваши линии не разошлись, как доски сломанного ящика. Вы остаетесь, какой были; услышав мои слова, не выказали негодования. Скажите...

Анна.

Сперва поднимитесь с колен! Вы попросили многого. А что если я обращусь к вам со встречной просьбой: возможно, такой, чтобы, делая то, чего просите вы, я лишь заплатила бы ее цену - и даже осталась в выигрыше?

Шульц.

Говорите же! Давайте говорить по-простому. Боюсь, пространные речи нас чересчур распалят. Я прошу, чтобы вы мне продемонстрировали ваше обнаженное тело.

Анна.

А я прошу у вас брачную ночь, всего одну.

Шульц.

Что?!

Анна.

Вы побледнели? Вы удивлены моей дерзостью, жаром крови?

Шульц.

Удивлен, пожалуй, и даже очень; но вместе с тем и несколько отрезвлен.

Анна.

Испугались собственного отражения в зеркале?

Шульц.

Неужто я так выгляжу?.. Пожалуй, я и впрямь рассчитывал на другое. Но теперь меня мучит любопытство. Любопытство! Теперь я охотно увидел бы вашу грудь и всё тело, промежность и попку... Наверное, они выглядят очень странно... Я, пожалуй, отважусь на эту сделку любопытства ради.

Хельмут.

О Госпожа - теперь он умалится.

Коридор в доме Анны.

Появляются Анна, Шульц и Хельмут. Ночь.

Анна.

Вы плохо обо мне думаете, ибо вы унизили меня.

Шульц.

И все же простите. У меня закружилась голова, я не представлял себе, совершенно не представлял, что теперь будет. Прежде я много писал красками, чтобы практиковаться, а пишут художники по большей части шлюх. Умных или глупых - но всегда уродливых... Когда же пришли вы... Просто пришли и заговорили как исполненная вожделения женщина, соразмерность ваших черт в сочетании с этим вожделением показалась мне остротой, удачной остротой Бога, и я захотел посмеяться...

Анна.

Почему вы присвоили себе право обращаться с вожделеющей женщиной как с кучей отбросов? Вы что же, признаете только подавляемое вожделение, непорядочность и институт брака?!

Шульц.

Простите, я оказался неподготовленным...

Анна.

Вы должны знать, что вожделение, алчность свойственны каждому человеку - и вопиют в нем.

Шульц.

Ради Бога, простите! Я был скотиной, свиньей и всем, чем вам угодно, я неслыханно вывозился в дерьме - иначе не принял бы вас за уличную девку... Однако поверьте мне: девки, обычные девки, занимающиеся своим ремеслом, как занимается ремеслом столяр или слесарь, - уродливы, уродливы, уродливы. Я не люблю писать шлюх - хотя бы из-за гримас, образуемых линиями их тел. Когда появились вы, я смутился: я вдруг перестал понимать, как выглядит чистота, я потерял себя, я подумал, что надо мной хотят посмеяться, хотят доказать, что все мои грезы - глупость. И я захотел сам посмеяться над этой остротой - захотел смеяться, смеяться.

Разве я вам об этом еще не говорил? Я не мог спасти себя, помочь себе выбраться из бездн собственной души... Так и получилось, что я выбрал двух толстых шлюх и потащил их с собой, чтобы увидеть обнаженными сразу и вас, и их.

Могу ли я не сказать вам, что пожалел о содеянном? Но и сказать это я не вправе, поскольку я-то хотел развлечься, хотел пошутить - нарисовать сразу трех проституток, толстых и похотливых, с растянутыми влагалищами. Я хотел посмеяться! Посмеяться... Но вы ведь помните, что случилось, когда они разделись, а ваше тело предстало предо мной чистым золотом, золотом...
– я тогда принялся колотить обеих шлюх. Я их бил, до крови царапал их груди... Что тут началось!.. А потом я вдруг замер и все забыл, поймите меня! Я стоял, забыв обо всем, и смотрел на вас - как смотрят на нечто естественно-прекрасное, нечто такое, что существовало всегда. Я улыбался. Готов поклясться десятью клятвами, что улыбался и не понимал всей чудовищности этой красоты - именно потому, что она предстала чем-то само собой разумеющимся. Ох... Может, всему виной была моя пошатнувшаяся уверенность: мне еще раз показали - как нечто реальное и правдивое - всё то, о чем я прежде грезил, чтобы я наконец понял! Слышите? Чтобы понял! Я же оказался чересчур умным для такой красоты. Я ее увидел, и она меня не ослепила! Что мне теперь сказать?

Анна.

Что она вас не ослепила...

Шульц.

Не говорите так! Я снова нашел себя; теперь я обрел доказательство себе в помощь, неслыханный пример, и я должен написать его красками, чтобы он - словно демон, дух, привидение - воздвигся во устрашение людям. Ох, ох, ох! Меня пот прошиб, понимаете? Какие мысли лезут мне в голову!

Анна.

Говорите!

Шульц.

Я предполагаю, что сейчас начнется брачная ночь. Только я боюсь, что буду источать запах пота и всё испорчу - всё, всё! Ох, меня мучает страх, я ни в чем не уверен, вообще ни в чем. Я скотина, потеющая... Хуже того: я уже давно чувствую давление в мочевом пузыре. И должен облегчиться... Я скотина! И, скорее всего, останусь скотиной даже в брачную ночь. Анна (гладит его по волосам).

Не надо так волноваться, успокойтесь. Если вспотеете, я обмою вам тело своей слюной... Опущусь на колени и буду поддерживать ваш инструмент, пока вы не выпустите мочу... Почему вы со мной обращаетесь как с маленькой, будто я не понимаю таких вещей, будто сказала хоть слово о неприличии!

Шульц.

Ох, ох, теперь вы меня и этому научили: что скотское в нас для того и существует, чтобы мы могли вкусить превосходящее всякую меру счастье, как только захотим... Хотеть, хотеть... Главное - суметь захотеть, стать цельным, цельным!.. Кто бы поверил, что пот, мой гадкий пот подарит мне столь редкостное купание!