— Хорошо, что мы не встречались, — сказал жених. — Он бы мне не понравился.

— А вот маме он нравился. Она его очень уважала и оставила ему кучу денег. Они перейдут ко мне, когда я выйду замуж.

— Замечательно!

— Да нет, не очень. Он мне их даст, если жених понравится ему. А ты — не в его вкусе.

— Почему?

— Ты художник.

— Что тут плохого?

— Дядя считает, что они или кутят в мастерской, или пишут голых иностранок, лежащих на леопардовой шкуре.

— Дурак он, твой дядя.

— Это верно. Но деньги — у него.

— Ты думаешь, он их не даст?

— Ни за что.

— Ничего, обойдемся, — сказал Ланселот, у которого был неплохой капиталец.

Гледис покачала головой. Ему показалась, что она только это и делает.

— Нет, — возразила она. — Я не хочу подлизываться к мужу ради каждой шляпки. Мои замужние подруги говорят, что они плачут-заливаются, пока он уступит. Я бы так не могла. Гордость не позволяет.

Ланселот пылко спорил с ней и над poulet roti, и позже, над кофе, но тщетно. Мрачно проводив ее, он как следует напился, гадая при этом, что же делать. Он пытался убедить себя, что слова ее — причуда, каприз, но не утешился. Кто-кто, а он знал, что причуды у нее железные.

Утром, с похмелья, он мог думать только о соде, но когда животворящий напиток сделал свое дело, он все равно не обрел прежней беспечности. В тоске и отчаянии сидел он перед мольбертом, не в силах взяться за кисть. Если бы голая иностранка заглянула к нему, чтобы заказать свой портрет, он бы послал ее, куда следует. С горя он, как всегда, взял укулеле, проложил дорогу через «Там, над радугой» и подступил к «Старику-реке», как вдруг дверь отворилась, и вошла Гледис. Глаза ее горели, и он с первого взгляда уподобил их звездам.

— Отложи своего Страдивари, — воскликнула она, — и слушай! Сейчас ты запляшешь как гурия. Угадай, что пришло сегодня по почте. Хорошо, скажу. Письмо от дяди.

Ланселот не понял, чему тут радоваться.

— Да? — откликнулся он, не разделяя ее восторгов.

— Знаешь, о чем он просит? — продолжала она. — Найти художника, чтобы тот написал его портрет для Охотничьего клуба. Вот и пиши.

Ланселот заморгал, все еще не радуясь. Голова заболела снова, и ему казалось, что писать охотника с ружьем и в шлеме, попирающего ногой чучело антилопы, не так уж приятно.

— А при чем тут я? — спросил он.

— Ну, как ты не видишь! Вы будете много общаться, и если ты его не очаруешь, значит, я в тебе ошиблась. Недели через две он будет есть из рук. Тогда и скажи о наших планах, а он тебя благословит и вынет чековую книжку. Вопросы есть?

Ланселот очнулся. Разум его работал слабо, но суть этих замыслов уловил.

— Какие вопросы? — воскликнул он. — Ты гений!

— Я знала, что тебе понравится.

— Но…

Дело в том, что Ланселот был исключительно современным и выражал себя в коробках из-под сардин, пустых бутылках, пучке моркови и усопшей кошке, что, взятое вместе, называлось «Париж. Весна». Сможет ли он работать в другой манере?

— А я смогу написать портрет?

— Для этих рыл — сможешь. Они там все подслеповатые. Смотрели в Нижнем Замбези на восходящее солнце.

— Ну что ж, если ты уверена… Как будем действовать?

— Дядя живет в Сассексе. Езжай туда завтра со всеми своими кистями. А я ему сегодня позвоню. Значит, Сассекс, Биттлтон.

Ланселоту пришла еще одна мысль.

— Как у него с едой? Эти охотники, наверное, питаются пеммиканом и маисом.

— Может быть, но не дядя. У него замечательная кухарка. Каждое блюдо — поэма.

— Это хорошо, — обрадовался художник. Как и его коллеги, он обходился ветчиной и консервами, но мог оценить хорошую кухню и, сидя в «Мятом нарциссе», нередко мечтал о том, чтобы poulet была побольше roti. — Когда ехать, завтра?

— Лучше — послезавтра. Просмотришь его книгу «Моя жизнь и приключения в Западной Африке». Он подарил мне ее на Рождество. Я, правда, хотела часики…

— Такова жизнь, — посочувствовал ей Ланселот.

— Именно, такова, — согласилась Гледис. — Ты представляешь, книжка за три пенса! Правда, она больше не стоит. Зайди вечером, возьми.

— Значит, послезавтра?

— Да. Я тебя провожу, приеду на вокзал.

Ожидая, когда поезд двинется, и глядя в окно на невесту, Ланселот думал о том, как он ее любит, и сокрушался о разлуке. Однако ему сразу пришлось узнать, что эта беда — не единственная.

— Да, кстати, мой ангел, — сказала Гледис, — совсем забыла. Дядя не разрешает курить.

— Вот как? — удивился жених, чувствуя, что каждое сведение умножает его неприязнь к загадочному субъекту.

— Та к что ты потерпи.