— Да. Как и вы.

Сэр Мургатройд скорбно покачал головой:

— Нет-нет! То была несбыточная мечта. Правда, я надеялся, что некие обстоятельства могли бы содействовать ее осуществлению — страховая премия, между прочим, равна ста тысячам фунтов, — но теперь я смирился с тем, что остаток жизни проведу в этом адском семейном склепе. Я не вижу спасения.

— Понимаю, — сказал Мордред и кивнул. — Вы хотите сказать, что в доме нет керосина.

Сэр Мургатройд поглядел на него с недоумением:

— Керосина?

— Если бы, — сказал Мургатройд, и голос у него был очень мягким, проникающим в самое сердце, — в доме имелся бы керосин, то, полагаю, вечерний пожар, без сомнения плохо погашенный, мог бы вспыхнуть заново, и на этот раз с более серьезными последствиями. Пожары, они ведь такие! Льешь на них воду ведрами и думаешь, что погасил их, а на самом деле они тлеют себе, никем не замечаемые, чтобы заново заполыхать в… ну, например, в этой комнате.

— Или в бильярдной, — сказала леди Спрокетт-Спрокетт.

— И в бильярдной, — поправил сэр Мургатройд, налегая на «И».

— И в бильярдной, — согласился Мордред, — а возможно — кто знает? — в гостиной, столовой, кухне, на половине слуг, в буфетной и других подсобных помещениях. Но раз, по вашим словам, у вас нет керосина…

— Мой мальчик, — перебил сэр Мургатройд дрожащим голосом, — кто вам внушил, будто у нас нет керосина? Как могли вы впасть в такое странное заблуждение? У нас есть галлоны керосина. Подвал им забит.

— И Аннабель покажет вам дорогу в подвал… если вам вдруг вздумается заглянуть туда, — сказала леди Спрокетт-Спрокетт. — Не правда ли, радость моя?

— Ну конечно, мамочка. Тебе понравится подвал, Мордред, любимый. Он удивительно живописен. И возможно, раз тебя интересует керосин, тебе будет любопытно взглянуть на наш небольшой запас старых газет и стружек.

— Мой ангел, — сказал Мордред с неизъяснимой нежностью, — ты так предусмотрительна!

Он выудил свои шлепанцы из-под дивана и рука об руку с Аннабель спустился по лестнице. Высоко над собой они увидели голову сэра Мургатройда, перегнувшегося через перила. И к их ногам, точно отцовское благословение, упал коробок спичек.

Когда Трутни зашли в курилку выпить перед ленчем, еще один Трутень, сидевший у письменного стола, встал и подошел к ним:

— Сколько «р» в «безобразие»? — спросил он.

— Два, — ответил Трутень-1. — А зачем тебе?

— Пишу в наш комитет, — объяснил первоначальный Трутень. — Сколько можно терпеть это безобра… А, черт! Опять!

Лицо его перекосилось. За дверью, в коридоре, свежий голос запел песню со множеством переливов. Трутень-2 внимательно слушал, как она удаляется к столовой, а потом поинтересовался:

— Кто эта певчая птичка?

— Бинго Литтл, чтоб он лопнул! — ответил всеведущий Трутень. — Поет и поет. Об этом я и пишу. Какое безобразие! Нет чтобы только петь — он по спине хлопает. Вчера подкрался в баре, и ка-ак хлопнет, и еще вопит: «Ага!» Мог и убить. Сколько «н» в «непрестанно»?

— Три, — отвечали Трутни.

— Спасибо.

Пишущий Трутень вернулся к столу, пришедшие — удалились.

— Странно, — сказал Трутень-1. — Очень странно. Почему это он поет?

— Так, радуется жизни.

— Да он недавно женился! На какой-то писательнице.

— Правильно. На Рози М. Бэнкс, создавшей «Мервина Кина», «Фабричную работницу», «Однажды в мае» и другие книги. Очень известная тетя. Загребает — будь здоров!

— Не знал, что женатые люди радуются жизни.

— Большей частью они и не радуются. Но у Бинго — счастливый брак. Прямо голубки!

— А по спине хлопать не стоит.

— Ты не все знаешь. Он хлопает не от злости. Ему удалось спастись от большой беды, от семейной драмы.

— Они же голубки!

— Да. Но и у голубков бывают случаи, когда голубица кидается на партнера. Если бы эта Рози кинулась на Бинго, она бы не утихла к золотой свадьбе. Вообще-то она ничего, приятная, но женщины — это женщины! Словом, Бинго избежал страшной участи, и я понимаю, зачем он поет.

Началось это утром, когда Бинго вернулся в гнездышко, выгуляв собачку, и пытался удержать зонтик на кончике носа, а жена его вышла из своей комнаты, вдумчиво хмурясь.