Мать всплакнула, он приготовился ее утешать, но она быстро успокоилась сама и засуетилась, выставляя на стол творог, присоленное сало, прошлогодние маринованные грибы, бутылку местной водки с блеклой зелено-желтой этикеткой. Он разлил водку по граненым рюмкам, эти рюмки он помнил с раннего детства — или они никогда не бились, или мать покупала точно такие же. Водка оказалась плохой и к тому же теплой. Мать так и не купила холодильник, и, когда он спросил — почему, она объяснила, что холодильник им ни к чему: мясо засаливают, яйца и молоко сдают, масло она сбивает один раз в две недели, а за две недели ни один продукт в леднике не портится. Мать не пользовалась даже электрическим утюгом. Зачем, если плиту надо топить каждый день — и для себя варить, и для свиней, к тому же электрический утюг — легкий, а чугунный — тяжелый, один раз проведешь и все отгладишь. Электричество тратилось только на телевизор и три лампочки в комнатах.

— Ты в отпуск или как? — спросила мать.

— В командировку.

— А Татьяна приедет?

— Мы развелись с Татьяной.

Сейчас скажет: и слава богу! Мать боялась приезда Татьяны. Как объяснить в деревне, что жена старше сына на двенадцать лет и раньше ее, свекрови, может стать бабушкой — ее дочь от первого мужа уже вышла замуж.

— Может, так оно и лучше, — вздохнула мать. — А как вы теперь живете, в какой квартире?

— Квартиру мы разменяли, у меня комната в коммунальной квартире.

— И то ладно, крыша над головой есть. Не везет тебе с женщинами, сынок. Надо было брать свою, деревенскую.

— Может, еще возьму.

— А кто на примете?

— А кого посоветуешь? Я же давно в деревне не был. Кто из знакомых остался?

— Знакомые твои уже по трое детей нарожали, кто уехал, а кто и спился. Но уже молодые подросли.

— Тогда будем выбирать из молодых.

Мать внимательно посмотрела на него — всерьез разговаривает или отшучивается? На всякий случай поджала губы.

— Тебе жить…

— Мне, — согласился он. Ни с матерью, ни с отцом он никогда не говорил о женщинах. Они ничего не знали о его первой женщине, хотя вся деревня о ней знала.

Первой его женщиной была Тонька Хворостова. Он не помнил ее по школе. Когда он пошел в первый класс, она закончила восьмилетку и несколько лет работала радиомонтажницей в областном центре. Домой к матери приезжала только на праздники.

Она была взрослой, не такая, как его мать, но все равно взрослая. Она приехала хоронить свою мать, которая работала почтальоном, любила выпить и однажды зимой, выпив, замерзла, не дойдя до дома. Похоронив мать, Тонька осталась в деревне — что-то у нее, вероятно, не заладилось на заводе в городе — и стала вместо матери разносить письма и пенсии. Тонька тоже любила выпить, зарплаты почтальона не хватало, огородом она не занималась, и поговаривали, что она дает мужикам за деньги. И хотя замужние бабы внимательно за нею следили, ни одного скандала устроить не удалось, дом Тоньки стоял на окраине деревни, рядом с лесом, и пройти к нему, особенно в темное время, было легко: в деревне освещался только магазин.

Каждую осень школьников отправляли на картошку. И хотя колхозные поля были рядом с деревней, председатель селил их в школьном интернате, где по вечерам устраивались танцы, а кормили их почти городской пищей: на первое лапша с курицей, на второе котлеты, на третье компот. Кур в деревне резали только на праздники, резать курицу, которая несет яйца, — полная бессмыслица, поэтому курятина в деревне считалась деликатесом.

— Хочешь сходить к Тоньке? — спросил его однажды Сашка Стругалев, он с ним учился в одном классе.

— А как? — спросил он.

— Ногами, — ответил Стругалев. — Но надо двадцать пять рублей, бутылку вина и шоколадку.

Его поразила сумма. За двадцать пять рублей можно купить брюки или вполне приличные ботинки, а если добавить пятерку, то и румынский пиджак. Чтобы получить двадцать пять рублей, мать должна была сдать несколько десятков яиц. Таких денег у него никогда не было. Когда он уезжал на спортивные соревнования в райцентр, мать давала два рубля: на восемьдесят копеек пообедать в столовой, и еще оставалось на лимонад и конфеты.

— У меня нет таких денег.

— У меня тоже, — ответил Стругалев. — Надо заработать.

— А как же?

— Как все.

Они возили картошку в хранилище на подводе и продали несколько мешков пассажирам на остановке рейсового автобуса, достали свои заначки, по десятке каждый. Через неделю они набрали пятьдесят шесть рублей, хватало расплатиться и еще осталось на две бутылки портвейна и две шоколадки «Аленка». Уже вечером Стругалев сообщил:

— Я с нею договорился на сегодня.

— А как договорился?

— Запросто. Сказал, что сегодня после десяти зайду.

— А она что сказала?

— Двадцать пять рублей, вино и шоколад.

— Так и сказала?

— Она же блядь. А бляди цену назначают сразу. Еще я с Мишкой Яблоковым из десятого поговорил. Он совет дал. Когда первый раз с женщиной, то сразу кончаешь, поэтому, прежде чем к ней идти, надо дурную кровь спустить.

— Как?

— Обыкновенно. Подрочить и спустить, тогда получается долго, а то платить за минуту четвертак — слишком дорого получается.