Уже спустя многие годы после обрушившей империю революции Шульгин оставил полный горечи комментарий к этой, ставшей известной всему петербургскому высшему обществу, скандальной истории: «Этот анекдот, если это анекдот, бросает свет на атмосферу, окружавшую трон. Царствующая Императрица Александра Федоровна не любила вдовствующую Императрицу Марию Федоровну, мать Николая II. Такая антипатия нередко бывает между невесткой и свекровью. Но тут была и еще одна причина. Вдовствующая Императрица ценила и поддерживала Столыпина. Она понимала, что он крупный государственный человек, сменивший С. Ю. Витте. Но для Столыпина преемника не было видно.

Царствующая Императрица не любила Столыпина по той же причине, то есть что он сановник большого калибра. Он как бы заслонял от народа Царя — ее супруга.

Может быть, она была права. В Столыпине были качества, необходимые самодержцу, которых не было у Николая II. Это сказывалось хотя бы в отношении к собственной жене.

Императрица Александра Федоровна обладала не только талантом язвительной насмешки. Она хорошо рисовала карикатуры. И вот говорили, что будто бы царь иногда находил на своем письменном столе произведения вроде следующих.

Он, Император, в короне и со скипетром в руках, изображен в виде грудного младенца на руках матери. Это была стрела в адрес вдовствующей императрицы».

Между тем говорить о каком-либо, пусть даже самом минимальном политическом влиянии Столыпиной на мужа не приходится. Она никогда к этому не стремилась, да Петр Аркадьевич никогда бы и не позволил, несмотря на всю свою любовь к жене, ни малейшего ее вмешательства в государственные вопросы.

Это подтверждают не только воспоминания всех близких к семье Столыпина людей, но и интимная переписка супругов, как времени его губернаторства, так и после переезда в столицу. Из нее видно, что Петр Аркадьевич рассказывает супруге, как самому близкому в мире человеку, о происходящем вокруг него (при этом политических вопросов касается значительно меньше бытовых), но нет и малейшего намека на то, что он просит советы или, тем более, согласовывает с Ольгой Борисовной свои действия. Наоборот, как правило, он сообщает уже о принятых им решениях…

Но чувствуется из переписки Столыпиных, что чрезвычайно сдержанный на людях, внешне представлявшийся окружающим как русский «железный канцлер», он хотел излить всю накопившуюся усталость, а иногда и боль единственному человеку, перед которым не надо было показывать свою непреклонность и стальную волю.

Вот несколько отрывков из переписки, имеющих отношение к государственной деятельности Столыпина уже времени работы в МВД, а потом и премьерства, которые подтверждают отсутствие у него малейшего желания получать от жены политические рекомендации:

26 апреля 1906 года

«Пишу подробно, так как завтра будет открытие Думы и целый день церемоний. Я надеялся, что назначение мое состоится после открытия, но сейчас мне сообщили, что оно завтра будет напечатано в "Правительственном] вестнике" и мне уже прислан билет в Тронный зал.

На днях переберусь на Мойку, 61, где займу 2–3 комнаты на первое время до дачи.

Дача, говорят, сухая и хотя немного тесна, но мы будем вместе; для поездок в Петербург будет свой катер — безопасно и приятно.

Горемыкин просил ему предоставить дом на Фонтанке (раззолоченный саркофаг Сипягина), или дом на Мойке. Это останется открытым до осени, но я решаюсь взять дом на Мойке, где много хороших детских, а на Фонтанке только внешнее великолепие, а жить негде. Мои отношения с Горемыкиным самые приятные, и он вмешиваться и мешать делу не будет и предупредительно, где может, помогает».

29 апреля 1906 года

«Обожаемая, пишу в интервале между иркутским генерал-губернатором и д[иректо]ром департамента. Хотя еще докладов не принимаю, но трудиться приходится сплошь 18 часов. Со временем всё это упростится. Градоначальник с рапортом является в 12 ч[ас]. ночи, а начальник охранного отделения в 11 S ч[ас]., чтобы всё доложить за сутки.

Про открытие Думы и Государственного] совета я не пишу, так как всё было в газетах. Скажу только, что Государь свою речь (которую сам сочинил) сказал с таким чувством, что надо было быть каменным, чтобы не расчувствоваться. Это была не речь, а пламенная молитва.

Что будет в Думе, какие там образуются партии, я не знаю, но большинство очень крайнее.

Покуда я, несмотря на чудную погоду, не переехал на дачу, чтобы быть тут поближе. Вообще я устраиваюсь только на лето, т. к. не знаю, что будет осенью. Порядок вообще будет поддержан. Я сейчас принимал высших чиновников министерства, речь мою Ты прочтешь в газетах».

9 сентября 1910 года

«В Перми мы пробыли только несколько часов, но в деле очень интересные вещи: земство специально для нас устроило выставку всех кустарных изделий губернии. Вообще я вижу очень серьезное и внимательное отношение общественных групп к нашему путешествию: депутации от земств и городов приезжают из соседних местностей с подробным изложением местных своих нужд и скорбий. В Перми в соборе трогательно приветствовал меня преосв[ященный] Палладий. Он благословил меня походным складнем.