Шрифт:
— Я хочу… хочу так сильно, как давно уже не хотел ничего другого, понять, действительно ли ваши губки такие мягкие и сладкие, какими показались мне вчера в теплице.
Их взгляды встретились.
Потом, словно увлекаемая некой силой и подчиняясь его воле, она шагнула к графу.
— Вы были так добры…
Он обнял ее одной рукой и приник к ее губам.
Этот поцелуй был совсем другим. Не жадным и непристойным, как накануне, но нежным и одновременно требовательным и властным.
Селеста вовсе не боялась графа и, преисполненная благодарности, с радостью дала ему то, чего он так желал.
А потом с ней случилось что-то странное.
Он уже не просто целовал ее губы, но как будто завладевал чем-то более глубоким, и все ее естество откликалось на этот поцелуй, подчинялось его желанию. В какой-то миг она перестала ощущать себя и будто растворилась в нем.
Мир исчез. Остались только его губы, теплые, нежные, но настойчивые, и они, эти губы, затмевали все ее мысли.
Что-то незнакомое, безымянное проснулось в ней и затрепетало. Она вдруг поняла, что не хочет, чтобы поцелуй прерывался.
Граф поднял голову и отстранился.
— Вам пора, Селеста, — сказал он с какой-то странной ноткой в голосе. — Служанка ждет вас?
— Д-да, она в холле… — пролепетала Селеста, не вполне понимая, о чем он спрашивает, и с трудом заставляя себя говорить естественно.
— Карету подадут к входу.
Потом они шли по длинному коридору, и сердце у Селесты прыгало и кувыркалось и никак не находило себе места.
Глава пятая
В Вестминстерское аббатство король прибыл с получасовым опозданием.
Задержка случилась из-за лорда Гуидира, исполнявшего обязанности лорда обер-гофмейстера, который, одеваясь, порвал свой костюм.
Звон колоколов церкви Святой Маргариты, отбивавших каждые полчаса с полуночи до рассвета, заглушило громыханье пушек за рекой и треск взрывающихся в небе ракет.
В церемониальных одеждах и каштановом парике, густыми прядями ниспадавшем на лоб и шею, король, как и ожидал граф Мелтам, и впрямь выглядел столь внушительно и представительно, что критики его умолкли.
И даже молодежь, насмешек которой ждали и опасались, не нашла повода для шуток и притихла под впечатлением от невиданного зрелища.
Происходящее и впрямь поражало зрителей величием и торжественностью.
Друзья короля ликовали: явив отменный вкус, его величество снова посрамил врагов и недоброжелателей, не прекращавших ворчать и насмехаться за его спиной. Во главе направлявшейся к аббатству процессии шла королевская травница и шесть юных прислужников, которые, согласно вековой традиции, усыпали путь травами и цветами, густой аромат которых должен был отпугнуть чуму.
Бароны Пяти портов[11] несли золотой балдахин, стараясь при этом не закрывать короля от собравшихся на крышах зрителей.
Непосредственно перед его величеством шествовали трое епископов, а перед ними шли трое служителей, которые несли корону, державу, скипетр и меч — символы монаршей власти.
— Королевские ювелиры «Ранделл, Бридж и К°», — шепнул на ухо графу один из придворных, — спрашивают, заплатят ли им когда-нибудь за королевские регалии.
Граф невольно улыбнулся.
— И сколько же им задолжали?
— Три тысячи фунтов! — ответил придворный.
— Боюсь, — с циничной усмешкой заметил граф, — их опасения вполне обоснованны.
Сам граф вместе с прочими пэрами прошествовал в процессии в порядке старшинства; далее шли высшие чины лондонского Сити, выглядевшие не менее представительно в пышных одеждах с цепями и эмблемами занимаемых ими должностей.
Дважды король останавливался, давая возможность своим пажам развернуть и представить во всем великолепии ярко-красный, расшитый золотом бархатный шлейф.
— Держите пошире, — распорядился король.
В одиннадцать часов процессия достигла западного входа в аббатство.
Как только король переступил порог, хор разразился «Аллилуйей», и все собравшиеся встали, шумно приветствуя монарха.
Король был очень бледен, и граф не в первый уже раз подумал, что он может не выдержать испытания. Но нюхательная соль и сознание ответственности перед лицом собравшихся придавали ему сил.
Монарх стойко вынес всю церемонию коронации, а когда она закончилась, пэры замахали своими коронами, а все остальные — шляпами и платками.