Я решил, что мы можем спокойно оставаться в нашем убежище и что благоразумнее всего будет переждать здесь, пока окончатся поиски, которые, несомненно, предпримут сразу же, как только обнаружат наш побег.

Мы постарались устроиться как можно удобнее. Стояла самая жаркая пора лета, и отсутствие дверей и крыши не причиняло нам пока никаких неудобств. Набросав в угол груду сосновых веток, мы соорудили себе постель. Спалось нам на ней слаще, чем на пуховом ложе. Подобрав в большом доме какие-то обломки обшивки, я смастерил из них две табуретки и некоторое подобие стола. Воду мы брали в роднике; оставалось только позаботиться о пище. В лесу на кустах и деревьях было немало диких плодов и ягод, а в некогда роскошном фруктовом саду, хоть он и густо зарос разними дикими растениями, и теперь ещё созревали персики. Я умел ставить силки и ловить кроликов и всякую мелкую дичь, великое множество которой водилось в окрестных рощах.

Родник, из которого мы брали воду, соединялся с другими и образовывал ручеёк, который неподалёку впадал в небольшую речку, где было много рыбы. Но главной нашей пищей был маис; на соседних плантациях он к этому времени уже почти совсем созрел, и я, не терзаясь никакими угрызениями совести, преспокойно собирал его там.

В общем же, хотя оба мы и не привыкли к такому полудикому существованию, жизнь наша казалась нам очень приятной. Тем, кто всегда живёт в праздности, трудно себе представить, какая это радость для человека, долгое время изнемогавшего в подневольном труде, расслабить свои мышцы и наслаждаться покоем. Мне случалось теперь часами лежать в тени, предаваясь сладостным мечтам, упиваясь блаженным сознанием того, что я сам себе хозяин. Я приходил в восторг от мысли, что не должен никуда бежать по чужому зову и могу работать или отдыхать, когда мне это заблагорассудится.

Пусть никто поэтому не удивляется, если освобождённый раб в первое время бывает склонен к безделью, — для него это совершенно непривычное наслаждение. Труд в представлении раба неразрывно связан с принуждением и кнутом, и слова «не работать» всегда являются для него символом свободы.

Однако несмотря на то, что обстоятельства складывались для нас как будто благоприятно, необходимо было позаботиться и о будущем. Мы с самого начала понимали, что наше убежище может служить нам только временно; а теперь приходилось думать о том, чтобы покинуть его. Жизнь вдвоём с Касси казалась мне блаженством, и я готов был бы до конца моих дней прожить в этом уединении; хоть у нас и не было тех радостей, которые даёт людям общество, зато мы были избавлены от многих тяжёлых страданий. Но оставаться там дольше было нельзя. Климат в Америке не приспособлен для отшельнической жизни. Наше теперешнее убежище было достаточно хорошо для летнего времени, но для зимы оно совершенно не подходило. Меж тем зима уже приближалась.

Мы надеялись, что нам удастся перебраться в так называемые свободные штаты. Я знал, что к северу от Виргинии есть места, где рабства не существует. Если нам удастся уйти из окрестностей Спринг-Медоу, где меня хорошо знают, не так уж трудно будет пробраться и дальше. Мы считали, что цвет нашей кожи таков, что за рабов нас не примут и нам легко будет сойти за свободных виргинских граждан. Но полковник Мур, несомненно, всюду разослал объявления о нашем побеге и сообщил все наши приметы до мельчайших подробностей. Поэтому нам надо было вести себя очень осторожно. Я пришёл к заключению, что Касси необходимо изменить свою внешность. Надо было только подумать о том, как ей переодеться.

В конце концов мы решили, что постараемся выдать себя за людей, направляющихся на Север, чтобы там искать счастья. Касси должна была переодеться в мужское платье и быть моим младшим братом. Убегая из Спринг-Медоу, я захватил с собой мою лучшую одежду, которую незадолго до смерти подарил мне мастер Джеймс. В таком платье мне легко было выдать себя за виргинского путешественника. Но у меня не было ни шляпы, ни башмаков, не было также и костюма, сколько-нибудь пригодного для Касси.

К счастью, при мне была небольшая сумма денег, которой я также был обязан щедрости моего покойного молодого хозяина. Я бережно хранил её, в глубине души надеясь, что она мне когда-нибудь пригодится. Сейчас эти деньги были единственным, на что мы могли рассчитывать; они должны были не только покрыть все расходы в пути, но и доставить нам возможность приобрести всё необходимое.

Но можно ли было позволить себе тратить эти деньги, не рискуя быть пойманным?

В пяти или шести милях от Спринг-Медоу и приблизительно на таком же расстоянии от нашего убежища проживал некий мистер Джеймс Гордон. Он держал небольшую лавчонку, где покупателями были главным образом негры с соседних плантаций. Мистер Джеймс Гордон, или Джимми Гордон, как его запросто называли, был одним из тех «белых бедняков», которых немало в ту пору насчитывалось в Нижней Виргинии и которые, может быть, есть там и сейчас. Это была особая категория людей, и даже рабы говорили о них с каким-то пренебрежением, У Гордона не было ни земли, ни слуг. Отец его, такой же белый бедняк, как и он, не оставил ему никакого наследства. Он не обучался никакому ремеслу, так как там, где у каждого плантатора есть среди рабов свои ремесленники-рабы, свободному работнику рассчитывать не на что.

Единственно, что оставалось человеку, находившемуся в таком положении, как Джеймс Гордон, это попытаться получить место управляющего у кого-либо из богатых соседей. Но в Виргинии желающих занять это место больше, чем плантаций, которыми приходится управлять. К тому же мистер Джеймс Гордон принадлежал к разряду людей беззаботных, ленивых и добродушных, которых в общежитии принято называть никчёмными. Он никогда бы не смог найти в себе неусыпную бдительность и усердие, которые так необходимы тем, кто имеет дело с рабами, ибо они норовят поменьше работать, а получить побольше. Гордон, конечно, как и всякий другой, был способен вспылить и наградить здоровыми тумаками любого негра, но ему чужды были постоянная строгость и холодная, систематическая жестокость, благодаря которым некоторые управляющие приобретают репутацию «образцовых дрессировщиков». Надо добавить, что на одной плантации, которой временно управлял Гордон, была обнаружена пропажа большого количества зерна, причём виновника найти так и не удалось. Крылась ли здесь недобросовестность, или же просто беспечность, — вопрос этот остался невыясненным. Во всяком случае, Гордон лишился места и после нескольких бесплодных попыток вновь поступить куда-нибудь решил наконец заняться торговлей. У Джеймса Гордона не было ни цента за душой, поэтому, разумеется, его торговые обороты были очень невелики. Главным образом он занимался торговлей виски, но торговал и обувью и кое-какой одеждой, которой негры старались пополнить жалкое обмундирование, полученное ими от хозяев. Плату он брал деньгами, но не брезговал также ни маисом, ни другими продуктами, не особенно интересуясь тем, откуда его покупатели всё это достают.

Против этой-то категории людей и были направлены те строгие законы, в создании которых изощрялись виргинские законодатели. С их помощью они упорно боролись с теми, кто домогался звания «свободных граждан белой расы» и требовал причитающихся им прав.

Законы эти, однако, в большинстве случаев не достигали цели, и хоть вести торговлю с неграми крайне опасно и решаются на это только люди, которым нечего терять, — всё же число таких людей достаточно велико, чтобы служить для плантаторов неиссякаемой темой разговоров и жалоб, а для рабов — единственным источником их немногочисленных радостей. Им ведь не приходится ожидать чего-нибудь хорошего от своих господ, которым всякая щедрость чужда.