— Я думаю, что он делал это как раз из любви к истине, — сказала Настя. — К абсолютной истине.

— Скажите пожалуйста! — изумился Анри. — А то, что у братьев были все основания послать его к чертовой бабушке, а не только в Египет, — это не истина? — Он положил Насте руку на плечо и засмеялся. — Только не надо защищать от меня Иосифа, я его вовсе не осуждаю.

— А он, — пожимая плечами, Настя избавилась от руки Анри, — в этом и не нуждается.

Машина остановилась у самых ворот Диснейленда. Когда мы подошли к кассе, Анри не позволил нам платить за билеты (довольно дорогие), сказав, что это — его приглашение и что он здесь в некотором смысле хозяин.

— Вы работаете и на Диснейленд? — спросил я простодушно.

— Да, можно выразиться и так. Результаты моей деятельности не ограничиваются политикой. Работая на моих хозяев, я работаю и на Диснейленд, и на Голливуд, и на многие прочие заведения, которые представляют американскую культуру здесь, в Европе. — Анри щелкнул пальцами и засмеялся. — Выражение «американская культура» звучит чуть экзотически, верно? В этом словосочетании все еще чувствуется шов. Ну да и культура их во многом — та же политика.

Мы шли среди толпы по дороге, ведущей куда-то вглубь сказочного городка. Анри оказался между нами.

— Их фильмы в каждом доме мира — от парижского дворца до африканской хижины. Каждый вечер! Каждый вечер какой-нибудь благонамеренный олигофрен отстаивает демократические ценности, утверждает свободу, наказывает виноватых — и сопротивляться этому бесполезно!

— Вы их не очень-то жалуете, — заметил я.

— Кого — справедливых толстяков? Да я их терпеть не могу.

Анри нагнулся, чтобы завязать шнурок. Его длинные пальцы никак не могли справиться со шнурком, и вокруг нас создалась небольшая пробка. Глядя на то, как несколько раз он пропускал петлю не там, где следует, я подумал, что он волнуется. Наконец, он распрямился, и мы двинулись дальше. Под нашими ногами зашуршал какой-то особый светлый гравий.

— Если вы к ним так относитесь, почему же вы ездите сюда? — спросил я после паузы.

— Да потому и езжу, что так отношусь! Мне нужен контакт с противником — понимаете? Мне нужна вся эта чудовищная безвкусица, чтобы еще раз убедиться, что я отношусь к ним правильно.

— И при этом вы на них работаете? — спросила Настя. — Вы позволяете себе так поступать потому, что истин — много?

— Угадали. Строго говоря, я работаю не только на них, но и на их союзников. Но вы, конечно, правы в том, что вся эта компания замыкается на америкосах. — Он помолчал. — Я работаю на них не только потому, что истин много. И не только потому, что там весьма неплохо платят — а ведь уже одно это могло бы все оправдать. И об истинах, и о деньгах я могу забывать ради главного — удовольствия. Там я его получаю. Я наслаждаюсь самой таинственной и самой прочной властью — властью над сознанием всех тех, кто смотрит телевизор и читает газеты. И даже тех, кто ничего не читает и не смотрит. Они все равно в моем поле.

— Просто доктор Мориарти какой-то, — пробормотала Настя. — Но раз не вы определяете суть того, что внедряется в мозги, значит, вы несамостоятельны. Чем же здесь гордиться?

— Гордиться? Это не совсем то слово. Речь идет об удовольствии. Его мне доставляет качество моей работы. Мне достаточно того, что я владею чьим-то сознанием, а с какой целью — это, в конце концов, не так уж важно. Это — игра, понимаете? Разве есть в игре вопрос «зачем?» Или: «кто придумал эти правила?» Игра проходит ради самой игры, и других задач у нее нет. Вы правы только в том, что в один прекрасный день игру хочется создать самому, но это уже совсем другая история.

Мы подходили к огромной, на первый взгляд, бесформенной и постоянно двигавшейся толпе. С приближением к ней стало ясно, что толпа вовсе не бесформенная. Движение осуществлялось вдоль металлических поручней, расположенных на манер лабиринта. До входа на аттракцион напрямую было метров двадцать, но смысл поручней как раз в том и заключался, что посетители не стояли, а в течение получаса ожидания перемещались по всей длине лабиринта.

— Это ведь тоже игра, — Анри кивнул на металлические поручни. — Движение, которое никуда не перемещает. Придумано для того, чтобы ожидающим не было скучно. Вам не кажется, что это — хорошая модель нашей жизни с ее бессмысленными занятиями?

Он первым зашел в лабиринт и, взявшись за сияющие трубки поручней, легко от них отжался. Между поручнями помещался только один человек. Мы медленно пошли друг за другом, а за нами пристраивались все новые и новые любители аттракционов. Анри повернулся к нам и стал идти задом наперед.

— Пятиться гораздо приятнее. Хотите, я расскажу вам о настоящей игре? Большой игре, в которой я сейчас участвую?

Зажатые с четырех сторон, мы были на редкость благодарными слушателями.

— Несомненно, вы знаете, что такое НАТО, — сказал Анри и, не дожидаясь подтверждения, добавил: