И вот вышли на Варшавское шоссе. Дорога прямая, наезженная. На западе, слышим, гудит. Там Юхнов. Нам приказано его захватить охватом с севера. Такой приказ зачитал нам комбат.

Ночью подобрались к какой-то деревеньке. Стоит на краю поля и леса — целехонькая, ни одного двора не сожжено. В ней, как передала разведка, немцы. Греются, проклятые. Мы приготовились к атаке. Ротный строго-настрого приказал, чтобы в снег не закапывались, когда немец начнет палить, чтобы стреляли из винтовок, а при достижении рубежа населенного пункта применяли ручные гранаты.

Пошли, родимые. Молча сперва шли, нерадостно. Потом, глядим, разведка наша, которая действовала на левом фланге, зацепилась за край деревни и там открыла огонь из двух пулеметов. Немцы забегали, начали отстреливаться, оборону организовывать. Машины стали заводить. А куда там? Разведчики дорогу уже перехватили. Дорога на Юхнов одна, кругом снега нечищеные метрового роста. Мы тоже к дворам бежим. Иван мне: «Гриш, стреляй вон по тем окошкам! Там немец засел!» Я и сам вижу, что из крайнего окошка вспыхивает. Пока не разобрать, пулемет там или автомат заработал. Пулемет — это гибель. Он и издали достанет. А автомат страшен только в ближнем бою, метров на сто. Стали мы с Иваном присаживаться да с колена пулять в него из своих винтовок. По обойме расстреляли. Немец тот куда-то пропал. Видать, удрал. А может, мы в него и попали. Мы в ту хату потом не ходили. Не до того было. Та хата другим досталась.

Только мы в деревню заскочили, огороды прочесали, вот он, какой-то майор из штабных. Ко мне подбежал, осмотрел мою винтовку. Потом — к Ивану. У Ивана подсумок потрогал и говорит: «Почему огонь не ведете, такие-рассякие, кобыле вас в трешшину!» Иван было что-то начал говорить, оправдываться, но я толкнул его: молчи. Потоптался возле нас, коршуном еще раз посмотрел, дальше побег, других допекать. Оказалось, проверяющий из штаба фронта. Нам потом приказ зачитали: всем во время атаки вести непрерывный стрелковый огонь по огневым точкам и позициям противника, а при достижении рубежа его обороны применять ручные гранаты.

Гранату мы в той деревне применили. С ней только вначале страшно кажется. Несешь ее в кармане или в сумке, и все тебе кажется, что она вот-вот взорвется. Так и хочется куда-нибудь под кусты ее бросить от греха подальше. А потом ничего. Потом даже трофейные «толкушки» подбирать стали. Граната — это большая помощь пехотному человеку.

После того майора побежали мы по проулку. Слышим, там стрельба, раненые кричат. «Иван! — кричу своему свояку. — К сараю прижимайся!» Пули кругом роем вьются, не понять, откуда и стреляют. А стреляли, как вскоре мы обнаружили, из каменного здания. То ли магазин бывший, то ли склад какой. Кладка хорошая, метровая. Немцы продолбили в стенах бойницы и вели огонь из этих амбразур. Бойницы на разной высоте. Хорошо устроились. Нас видят, не подпускают. А крыши у сарая нет. Ротный что-то кричит, задыхается от злости, что мы дальше не идем. Тут ему в плечо попало. Поволокли, смотрим, наши ребята ротного в тыл, весь полушубок в крови. Отвоевался. Иван мне: «Гриш, дай-ка свою гранату. Я от своей запал потерял». — «Вот растяпа, — думаю про себя, — запал он потерял, кобыле его в трешшину». Но — молчу, ничего такого обидного Ивану, конечно, не говорю. Передаю ему гранату. Иван винтовку на снег положил, шаг влево от стены отступил, чтобы размахнуться повольнее, и запульнул им ту мою «феньку» прямо в сарай. Грохнуло там, пыль со снегом столбом поднялась. А тем временем наши ребята, кто поближе к сараю пробрался, кинулись туда и штыками да прикладами дело прикончили.

Я теперь что думаю: Ивану бы за тот подвиг медаль положено от командования и все такое. А нет, не дали. Иван здорово гранаты кидал. Ростом он повыше меня, руки длинные, только гранаты и кидать.

Видать, майор тот проверяющий, из штаба фронта, все дело испортил. А то бы Ивану точно медаль дали.

Боевые действия в период советского контрнаступления под Москвой, под Ростовом и в районе Ржева и Холма на севере, или «зимняя война», как этот период называли немцы, был войной не только за коммуникации. На дорогах, как правило, стояли деревни. Зимой без теплого жилья, без отапливаемого помещения, будь то землянка или крестьянский дом, и физически крепкий, хорошо подготовленный солдат долго не протянет. Поэтому бои зимы 1942 года стали еще и отчаянной дракой за деревни. Каждая из сторон понимала: захватишь (удержишь) населенный пункт с теплыми избами — переживешь еще одну ночь, получишь шанс отогреться, отдышаться у жарко натопленной печи, а значит, пойдешь в следующий бой полным сил и надежд захватить (удержать) следующую деревню, поселок или хутор. Не захватишь (не удержишь), дрогнешь на подступах (к доту или в доте у амбразуры, пробитой в фундаменте дома) — сдохнешь в снежном поле, продутом калеными февральскими ветрами Средней России. И не важно, кто ты здесь, в этом поле, русский, казах или немец, австриец или поляк, воюющий в Красной армии или в вермахте.

Поэтому наступающим необходимо было захватить очередную деревню невредимой, а отходящим, чтобы задержать хоть как-то наступление противника, уничтожить дома. Вот как вспоминает бои за населенные пункты, превращенные немцами в узлы сопротивления, лейтенант В.Ю. Волков: «После разгрома гитлеровского узла сопротивления в селе Дорохи был расчищен путь на Юхнов. Перед дивизией стояла теперь задача пробиться через лесной массив, а затем внезапной атакой освободить город от врага. Перед наступлением была произведена перегруппировка сил. Вперед выдвинулся для нанесения главного удара 830-й стрелковый полк, в него вошел рядовой состав 843-го полка, а командный состав был отведен во второй эшелон на доукомплектование. Правее подготовился к наступлению 837-й стрелковый полк. Продвижение вперед затруднялось из-за многочисленных препятствий, которые противник создавал на пути своего отхода. Лесные завалы и упрятанные в снегу мины преграждали дорогу. Требовалось немало времени, чтобы расчистить проходы. Колонна артиллерийских батарей и обозы подолгу простаивали, пока саперы разбирали поваленные на дорогу толстые кряжи сосен и сучковатых елей, а также складывали в сторону извлеченные из-под снега мины. В голове колонны шли лыжники, за ними протаптывал в глубоком снегу дорогу санный отряд с автоматчиками и установленными на санях станковыми пулеметами. Изредка встречались небольшие селения. Эти деревушки обходили стороной, а затем внезапно врывались в них из леса. Застигнутые врасплох заслоны противника спешили побыстрей удрать, не успевая сжечь дома. В уцелевших селениях бойцы могли обогреться, просушить одежду и обледеневшие валенки, которые стучали об пол, как деревянные».

Рассказ очевидца и участника тех событий конечно же лучшее, что можно предложить читателю, рассказывая об истории 49-й армии, ее походе от Оки до Угры и взятии города Юхнова. А потому снова предоставим слово бывшему офицеру-артиллеристу 238-й стрелковой дивизии В.Ю. Волкову:

«Более недели колонна главных сил дивизии по бездорожью пробивалась от села Дорохи на подступы к Юхнову. Возле деревни Угольница переправились по льду через Угру, а затем по глубокому снегу преодолели большой лесной массив, и 7 февраля 830-й стрелковый полк вышел к сожженной дотла небольшой усадьбе, называвшейся Коммуной Савонина. Здесь маршрут полка пересекала хорошо расчищенная от снега дорога из Установки в Пречистое. Противник производил по ней переброску своих войск с одного участка на другой. Следовавший правее 837-й стрелковый полк сосредоточился в двух километрах к северу возле уничтоженной пожаром деревни Савонино. Он должен был прикрывать правый фланг дивизии в случае контратак противника со стороны деревни Установки.