Вот так мы побывали в рукопашной. На рассвете немцы подвели резервы и нас из тех снежных окопов выбили. Но, правда, мы там кой-чего понахватать успели. У них в каждой землянке — гора чемоданов. В чемоданах — жратва. И не только жратва, а и выпивка. Вино! Бутылки разноцветные. Коньяк французский. Даже пиво! Такие маленькие квадратные бутылочки с надписью: «Бранденбург». Город у них такой в Германии ихней имеется. Что могли, утащили к себе за снежный вал. И тут, смотрим, идут, контратакой. За пивом, видать, своим. Увидели, как мы ихний багаж раскурочили, — осерчали. Контратаку ихнюю встретили огнем. Тут и минометчики помогли. Мы ж им тоже того гостинца, из-за снежного-то вала, принесли. Смотрим, назад начали откатываться. Раненых потащили. Кобыле вас в трешшину, а не пива...

Долго мы там били друг друга. На том плацдарме за Угрой. А в апреле на другом оказались. Но это другая история. Как-нибудь тоже расскажу...

У меня после той рукопашной в снежных траншеях долго нога болела. Синяк по всей лодыжке расплылся. Кто меня бил, чем, не помню. Ивану хоть бы что, ни единой царапины. Только винтовку свою потерял. С немецкой назад вернулся. Мы ему потом патроны всем взводом добывали. Немецкая винтовка хорошая. Удобная. Я из нее тоже стрелял. Но хвалить чужое оружие на фронте было нельзя. Замполит раза три во взвод приходил: «Криков, когда ты винтовку себе найдешь уставную?» Нашел потом. Немецкую бросил. Надоело патроны на табак выменивать. Невыгодно. Но штык носил до конца войны и домой его привез. Хороший трофей. В хозяйстве пригодился. Вся деревня до шестьдесят восьмого года поросят резала. А потом, в пятьдесят восьмом, Иван закидывать стал лишнюю и раз бабу свою вокруг дома с тем штыком погонял. Пришел участковый, забрал. Жалко. Память. Мы с ним, с Иваном-то, после войны, помню, под горкой-то на молодую картошку, по нга свиную печенку как соберемся, все тем штыком хлеб да сало резали. Вспоминали наших товарищей. Угру, Павловку, Юхнов...

 Начиная очередную главу, снова ловлю себя на мысли, что внутренний цензор-редактор неустанно твердит: меньше цитат, больше авторского текста... Пустое. Я пишу книгу по военной истории. Документы же — это и есть история. Все, о чем я думаю, во что пристально всматриваюсь, произошло. Моя задача очень проста и одновременно чрезвычайно сложна — добросовестно разглядеть черты того, что уже произошло. И добросовестно рассказать об увиденном. Документы и размышления. К счастью, я не только историк, вернее, так: я не столько историк, сколько писатель, а потому могу себе позволить в своих текстах что-то и кроме документов. Мои книги — для эмоционального читателя. Для человека с воображением.

Я хорошо знаю те места, о которых пишу. Знаю их нынешними, но они для меня всегда, когда я думаю о том, что здесь происходило в 1941 и 1942 годах, оживают и в прошлом.

Когда приезжаешь на берега Угры и Рессы за черникой или на рыбалку, всегда увлечешься другим. Где-нибудь в промоине под кореньями сосны или ольхи вдруг увидишь кусок пулеметной ленты или позеленевшие гильзы автоматных или винтовочных патронов. Соберешь их в карман, чтобы потом, дома, рассыпать по столу и попытаться увидеть в них картину тех событий, свидетелями и непосредственными участниками которых они были. А когда на это накладываются документы, то достаточно легкого дуновения ветерка из прошлого — и вот уже слышишь звуки окопной жизни, разговор двух пожилых солдат, вспоминающих свои родные деревни (девяносто процентов солдат стрелковых, то есть пехотных, полков были выходцами из крестьян), стук дежурного пулемета из врытого в землю блиндажа, шипение осветительной ракеты, запах махорки и натруженных ног...

Я не раз слышал это от самих ветеранов, участников боев на Суковском или Павловском, как называют это место на западном берегу Угры в устье другой реки, Рессы, — «маленький Севастополь». Дело в том, что в это время на южном крыле огромного фронта героически сражался осажденный немецкими войсками Севастополь. Оборона держалась с 30 октября 1941 года по 4 июля 1942 года. В марте—апреле—мае, когда здесь, на плацдарме, шли самые кровопролитные бои, Севастополь еще держался. О нем писали газеты, политработники рассказывали бойцам в политбеседах о подвигах защитников Севастополя. Город-матрос, город-солдат был символом стойкости и храбрости. В июле Севастополь пал. Но «маленький Севастополь» на Угре и Рессе так и не был покорен немцами!

Из оперативной сводки № 185, датированной 3 марта 1942 года:

«Ударная группа армии в районе севернее ПАВЛОВО к 8.00 первыми эшелонами частей форсировала р. УГРА и, ворвавшись в ПАВЛОВО, к 13.00 вела огневой бой с упорно сопротивляющимся пр-ком на западном берегу р. УГРА...

238 СД с 51 лыжбатом, преодолевая сильное огневое сопротивление пр-ка, форсировала р. УГРА и, втянувшись в лес восточнее выс. 180,5, к 13.00 вела огневой бой.

Положение частей дивизии:

830 СП — роща 1 км вост. выс. 180,5;

843 СП — вост. берег р. УГРА, 600-800 м сев. ПАВЛОВО, во втором эшелоне дивизии;

837 СП — в 9.00 из р-на ПАПАЕВО выступил в р-н лес зап. выс. 178,2.

217 СД, сломив сопротивление пр-ка на зап. берегу р. УГРА сев. ПАВЛОВО и выйдя на западную опушку треугольного выступа леса 400 м сев.-зап. ПАВЛОВО, встречена сильным пулеметно-автоматным огнем противника. Вдоль восточных скатов выс. 180,5 и опушки леса южнее выс. проходит снежный вал.

Положение частей к 13.00:

740 СП — зап. опушка рощи 400 м сев.-зап. ПАВЛОВО, непосредственно перед снежным валом;