– Ну, держись, Валера, ну, держись. – Пафнутьев с такой силой потер ладонями друг о дружку, словно хотел получить таким образом огонь. А в общем-то, Пафнутьев действительно высекал огонь, сознательно и обдуманно разжигал пожар.

Он вышел из здания прокуратуры быстро, решительно, словно самой походкой хотел придать себе уверенность. Пройдя два квартала, нашел телефонную будку с работающим аппаратом. Звонить из кабинета не решился – телефон наверняка прослушивался. Не давая себе ни секунды на раздумья, на колебания, набрал номер, прижал к уху холодную, мокрую трубку.

– Валерий Александрович? Здравствуйте! Пафнутьев беспокоит.

– А, Павел Николаевич... Слышал о твоих похождениях.

– Я тоже каждый день слышу о собственных похождениях нечто новенькое. Встретиться бы, Валерий Александрович.

– Да? – удивился Невродов. – И как срочно?

– Как скажете. – Пафнутьев всегда чувствовал собеседника и, начиная разговор с Невродовым, уже знал слова, которые позволительно произнести. Невродов говорил основательно, обстоятельно, и в разговоре с ним было нельзя употреблять слова необязательные, облегченные. Только серьезно, вдумчиво, озабоченно. И еще знал Пафнутьев нежное, незащищенное место в большом, громоздком теле областного прокурора – тот любил, чтобы ему воздавали должное и даже чуть побольше. Но лесть должна быть продуманной, сдержанной, словно бы даже вынужденной. Никаких восторгов, умилений, восхищений умственными или физическими его достоинствами. Только по делу, и опять же, вроде вынужденно. Иначе Невродов недовольно морщился и на человека смотрел с такой гнетущей, тяжкой подозрительностью, что тому оставалось только раскланяться, причем чем быстрее он это сделает, тем лучше для него же.

Казалось бы, совсем простые слова произнес Пафнутьев – «как скажете». Но знал, знал негодник, что это высший класс лести. Если их немного расширить да растолковать, то звучать они будут примерно так: «Как скажете, уважаемый Валерий Александрович, как решите, так и будет. Сами понимаете, я не могу требовать чего бы то ни было. И ваше время для меня священно, поэтому уж лучше сами назовите удобный для вас день, час... А я, человек маленький и никчемный, явлюсь к назначенному времени и буду счастлив. Я никогда к вам не обращался, и если решите, что и этот мой звонок неуместен, то извините ради бога! Я соглашусь, смирюсь и уйду в тень, чтобы не нарушать ваших высоких раздумий. В общем, как скажете, Валерий Александрович».

– Прямо не знаю, что тебе и сказать... Ведь ты не просто так, по делу?

– Чрезвычайной важности, – заверил Пафнутьев, давая понять, что только исключительные обстоятельства заставили его позвонить, потревожить, напомнить о себе.

– Ну что ж...

Еще об одном качестве Невродова знал Пафнутьев – как человек бесхитростный, тот был невероятно любопытным. И, зная, что Пафнутьев рвется к нему с каким-то важным делом, он просто не смог бы вытерпеть до утра, не узнав, что растревожило начальника следственного отдела.

– Я могу и повременить, но, Валерий Александрович... – в этом месте Пафнутьев замолчал. Он сказал все, что требовалось, – признал собственную незначительность, почти незаметно подзадорил Невродова, поддержал разговор незначащими словами, оказал должное уважение ко времени прокурора, намекнул, что вопрос у него не личного свойства, он-то может подождать, но дело, дело не терпит отлагательства, дорогой Валерий Александрович.

– А знаешь, заходи сейчас, – просипел в трубке голос Невродова. – У меня есть полчасика... Хватит?

– Еще останется! – заверил Пафнутьев.

– Жду.

– Буду через пятнадцать минут.

И ровно через пятнадцать минут Пафнутьев вошел в приемную областного прокурора Валерия Александровича Невродова. Секретарша уже была предупреждена и, увидев Пафнутьева, лишь кивнула в сторону двери. На Пафнутьева она посмотрела с явным интересом – история его похищения продолжала будоражить воображение в правовых коридорах города. Секретарша была совсем молоденькая, только из десятого класса. Но что делать, что делать, если это была едва ли не единственная слабость Невродова – девчушки двадцати неполных лет. Ничего он не мог с собой поделать, да, похоже, и не стремился во что бы то ни стало избавиться от этого своего недостатка.

Пафнутьев вошел, плотно закрыл за собой дверь и шагнул на алую ковровую дорожку, которая тянулась к самому столу прокурора. Невродов бросил на Пафнутьева настороженный взгляд поверх очков, проследил за тем, как тот приближается, подходит к столу. Привстав, протянул руку.

– Вижу, что жив, – просипел он.

– Местами, только местами, Валерий Александрович.

– Как же ты влип-то?

– Простоват, – Пафнутьев развел руки в стороны. – И на старуху бывает проруха.

– Что Анцыферов? Порхает?

– Пуще прежнего.

– Парикмахерша посещает?

– Два раза в день. Утром и вечером.

– Совсем, наверно, отощал, изнемог?

– Держится, Валерий Александрович.

– Ну давай вываливай... Что там у тебя? – Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.

Пафнутьев молчал. Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей... Нет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в этих его способностях. Невродов насторожился, сразу сообразив, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.