И я сказала ему: «Привет…»

Он взял меня за запястье. Правой рукой за левую. Это такой специальный захват. В общем, даже объятие. Никуда не деться. Потому что его большой палец оказался у меня в ладони. А ладонь почему-то сама сомкнулась над ним. А потом Илья положил наши обнявшиеся руки себе на грудь. Моя ладонь раскрылась и тесно прижалась к нему. А он погладил ее по голове. Много-много раз.

У ладони нет головы? Да неужели? А еще чего у нее нет?

У моей есть. У моей ладони есть всё.

* * *

Ко всем своим вундеркиндовским недостаткам он еще был полукореец. А все думали, что полукитаец. Или вообще полуказах. Сейчас бы я сказала, что в детстве он был похож на латиноса. Или на индейца. В исполнении немецкого актера Гойко Митича. Китайцем или казахом его считали из-за фамилии Ким.

Как по мне, нормальная русская революционная фамилия. Коммунистический интернационал молодежи. Красиво даже. Но в качестве семейной фамилии она казалась мне неподходящей. Марина Ким. Слишком коротко и неясно.

Его первая жена из Дворянского собрания тоже не захотела стать Ким. И вторая не захотела. Третья пока думает, потому что она еще гражданская. И времени, которое впереди, у нее достаточно. Хотя и не так много, как у нас.

А еще Илья быстро рос. Он рос значительно быстрее всех своих штанов. Даже спортивных. Он мог бы стать красой и гордостью корейского баскетбола, потому что в баскетбол играют в трусах и их длина не имеет значения.

А длина брюк – имеет.

Кто бы стал ходить с мальчиком в коротких брюках?

Никто.

Поэтому мы с ним сидели. Он пересказывал мне содержание прочитанных книг. А я ему улыбалась. По-моему, это было честно. Я и на школьных дискотеках ему улыбалась и даже сидела рядом. Мы и целовались сидя. Но не часто.

Несовпадения по фазе начались с самого начала. Когда я хотела мороженого, у него всегда не хватало двух копеек, которые он бездумно тратил, чтобы помолчать мне из телефона-автомата. Когда у него хватало двух копеек (он сдавал бутылки, мы все тогда сдавали бутылки – это был самый распространенный детский бизнес), и даже двадцати двух, и еще плюс десять на кино, я обычно получала двойку и находилась под домашним арестом.

С поцелуями выходила та же нестыковка. Конечно, он был идеальным первым кандидатом на пробу процесса. В тех книгах, о которых он мне рассказывал, целовались бесконечно: граф Монте-Кристо с госпожой де Реналь, Жюльен Сорель с госпожой Бовари, всадник без головы с лошадью… В общем, я уже не помню, кто с кем. Не помню, просто знаю теперь… Теперь уже знаю…

Но это не важно.

Важно, что он не умел. Где бы ему было учиться? В химической лаборатории нашего университета? В шахматном клубе? На бесконечных олимпиадах школьников и школьниц, которые отличались от этих самых школьников только кроем одежды?

Мне пришлось пройти курсы с другими. Курсы первой любви, хождения в кино, чтобы держаться за руки, целования в подъездах… Расставания, конечно, тоже пришлось пережить. И разные душевные травмы, а еще соперниц, изменения прически и отношения к учебе. Имена соперниц сегодня не имеют решительно никакого значения. Зато на этой волне меня даже выбрали в комсомольское бюро. А Илью в бюро выбирали всегда. Еще с октябрятских времен. Не помню, какое у нас, у октябрят, было бюро, но было же… Как же это – дети, и без бюро?

Не знаю, что было раньше – курица или яйцо. Илья говорил, что яйцо. В смысле, идея… Но лично он одними идеями не ограничивался. И одну олимпийку привел прямо на школьную дискотеку. Ужас, конечно, на курьих ножках. Зато сразу были видны мозги. Он потом и других приводил. Тоже с мозгами, но без шампуня. И даже без детского мыла. Я тогда сразу поняла, что победа в олимпиаде равна немытью головы. И сказала об этом Илье.

– Как тебе не стыдно? – спросил он.

– Мне? – удивилась я. Ну настоящая же наглость – он привел, а мне же еще и стыдно!

– Марина, – сказал он.

– Что? – спросила я.

Ничего. Он меня поцеловал. Лучше, чем «курс первой любви». И лучше, чем «подготовительное отделение второй».

Я пожала плечами. Но мне почему-то стало грустно.

Илья танцевал с олимпийкой. И пошел провожать ее домой.

Я долго и сладко ссорилась в подъезде с одним мальчиком, имя которого тоже не имеет сегодня решительно никакого значения.

Той ночью я уже знала, что Илья мне обязательно позвонит. Я взяла в кровать желтый, заслуженно переплетенный изолентой телефонный аппарат и положила его под подушку.