У Бойда в голове не укладывался весь этот огромный лабиринт из похожих на корабельные мачты стволов.

Маки никак не мог понять. — Как дерево может превратиться в камень?

— Да это как окаменевший лес в Аризоне, — сказал Брид. — Я в нем был. Разве никогда о нем не слышал, Маки?

— А, да, конечно, слышал.

Макнэир рассказал им, что деревья из Аризонского окаменевшего леса относятся к триасовому периоду, а те, что здесь — гораздо старше. Гораздо, гораздо старше. В Аризоне у некоторых деревьев еще сохранились корни, как и у этих, но многие из них смыло во время доисторического половодья в речные каналы, где они были погребены в гравии и песке, насыщенном вулканическим пеплом.

— Этот процесс называется сверхминерализация, — объяснил Макнэир. — Я думаю, что во времена пермского периода все это место было частью низинного болота или долины. Внезапное наводнение, вероятно, превратило эту долину в болото или озеро. Таким образом, кислород, вызывающий окисление и гниение, не смог сюда проникать. Эти деревья были погребены под водой в донных отложениях. За миллионы лет деревья либо распадаются, либо прессуются в уголь, или, как в этом случае, минерализуются. Минералы постепенно замещают древесную ткань, и в результате мы имеем окаменелые деревья.

— Ага, но это лучше, чем Окаменевший лес, — сказал Брид. — Гораздо лучше.

— Да. Точно. Похоже, весь этот лес был заперт в болоте. За тысячи или даже сотни тысяч лес оно высохло, но окружавший лес донный осадок окаменел, сохранив его в том виде, в котором мы его сейчас видим. Почти без повреждений.

Макнэир сказал, что лес оказался здесь гораздо позже, вследствие геологических потрясений, охвативших пермский слой и погрузивших его в докембрийскую породу. На протяжении веков воды вымывали камень и обнажили то, что они сейчас видели.

Маки заинтересовался. — Подобного, значит, нигде нет? Даже в Аризоне?

Макнэир покачал головой. — Пару лет назад вблизи Бирдморского ледника в Антарктиде была обнаружена неплохая группа окаменелых пермских деревьев. Но с этим никакого сравнения.

Одни стволы росли прямо из породы среди паутины окаменелых корней, другие были такими толстыми, что их не смогли бы обхватить и три человека, взявшись за руки. Макнэир сказал, что в этом лесу были и лиственные и хвойные деревья. Они смотрели на цикадовые, голосемянные растения и папоротники, на все их удивительное разнообразие. Макнэир указал на короткие деревья с папоротниковидными листьями, которые назывались археоптерисы и являлись прародителями современных сосен. Нечто, называющееся дикроидиум, больше походило на большое комнатное растение, чем на дерево. Здесь были первобытные гинкго с широкими, веерообразными листьями, цикадовые растения, больше похожие на пальмы, и глоссоптерис, еще одно папоротникообразное растение, внешне очень похожее на дерево. Этот вид имел массивный ствол, постепенно сужающийся кверху, через футов пятьдесят-шестьдесят заканчивающийся пучком свисающих ветвей. Огромные, широкие листья в породе были листьями глоссоптериса, как сказал Макнэир.

Он присел на корточки рядом с широким пнем, рассматривая кольца, в которых поблескивали яркие, разноцветные минеральные отложения. — Взгляните сюда, — сказал он. — Будь у меня масс-спектрометр, я бы определил, что это за минералы, но я готов сделать предположение. В основном это кварц, но различные микроэлементы придают окаменелому дереву свой окрас. Медь и оксид хрома создают зеленый и синий цвета, оксид железа — красный, коричневый и желтый, силикаты алюминия — белый, и т. д. и т. п.

Лично Бойд пропускал лекцию мимо ушей.

Тема была интересная, и в любое другое время он бы внимательно слушал, но только не здесь. Не в этих земных недрах, окутанных тьмой, где лишь капающая вода, да эхом отдающиеся голоса нарушали тяжелую, почти гудящую тишину. Это место походило на кладбище, и это ему, честно говоря, не нравилось. Оно должно было остаться погребенным, и он молил бога, чтобы так оно и было. Он посветил фонарем вокруг — все эти окаменелые стволы деревьев клонились в разные стороны, жались друг к другу или топорщились как велосипедные спицы. Свет фонаря отбрасывал скользящие, уродливые тени, отчего казалось, будто деревья шевелятся. Не раз он был уверен, что замечал на этом кладбище столбов и монументов какое-то движение.

Игра воображения. Только и всего.

И все же то чувство у него внутри разрасталось, заполняя его маслянистой чернотой, топя в собственной усиливающейся клаустрофобии и паранойе. Это место миллионы лет не знало ни света, ни воздуха, и сама эта мысль тревожила его так, что он не мог ее адекватно воспринимать. Как будто это герметично закрытое кладбище могло в любой момент проснуться и выпустить все свои страшные тайны, которые хранило 250 миллионов лет.

Конечно, это было чистой воды безумие.

Но вытерев выступившую на лбу испарину, он не смог полностью избавиться от этого чувства. Потому что с тех пор, как они достигли окаменевшего леса, его не покидало ощущение, что за ними кто-то наблюдает.

Двадцать минут спустя — пробравшись сквозь тесно стоящие стволы, перелезая через окаменелые бревна, и поля четырехфутовых пней, диаметром больше, чем круглые столешницы — они пересекли пруд с замерзшей водой и наткнулись на новое скопление деревьев. От того, что они увидели на другой стороне, у них буквально перехватило дух.