Это какой-то самый натуральный „троянский конь“ в женском обличье, право слово. И охотились они за командором, только меня за самозванца приняли. Причем обоснованно — откуда им знать было, что я есть новый „Лжедмитрий“.

Тевтонам за мою жизнь уплатили, хотя те плевать на это хотели. Но важен сам факт! Зачем я им нужен живым, почему они не только не хотят меня убивать, но и другим не дают?

И умно поступили, доставив меня именно сюда, а не отпустив обратно в „Три дуба“. Ведь алиби, по сути, подготовили. Там бы я на вопросы отвечал — почему обратно вернулся? Где Милица? А так все просто — в дороге был, а женщину по делу отправил. И никто вопросов не задаст — ибо это есть тайна ордена, а я его „хранитель“. Хм…

А ведь они не только просчитали, но и наверняка знают что-то очень важное. Но что?!»

Никитин резко остановился, словно вкопанный, от внезапно пронзившей его душу смутной догадки, тут же стремительно ускользающей из мозга куда-то вниз, чуть ли не в живот, который мгновенно пронзил ледяной холод.

— Твою мать! Какой же я баран!

Критическое замечание относилось не к собственным интеллектуальным способностям, а к той дури, которая у всякого русского бьет через край. Положение отставного офицера сейчас стало не просто серьезным, смертельно опасным, причем в самом прямом смысле слова.

— На хрена меня в трясину понесло!

Андрей утопал в ледяной вонючей жиже, которая настолько быстро поглотила его по грудь, что он не успел толком осознать это. Как и то, что одежда только сейчас стала медленно намокать, обволакивая разгоряченное от ходьбы тело лютым холодом.

— Идиот!

Теперь ему стало ясно, что дорога по склону гор была проложена не просто так и не пашню обходила, а эту гнусную болотину, куда он дуриком влез, чуть ли не на самую середину, воспользовавшись тем, что первый ночной морозец прихватил сверху грязь, а выпавший снежок надежно замаскировал смертельно опасную ловушку.

— Как же я попал!

Ноги словно схватили в тиски, он не мог ими даже пошевелить, и какая-то сила тащила вниз, несмотря на все его отчаянное барахтанье. Он дергался, матерился и плевался, но положение от этого не только не улучшилось, но еще больше усугубилось.

Теперь Андрей не просто утоп по шею — проклятая, вонючая до омерзения липкая грязь облепила ему все лицо, залила глаза, лишив возможности видеть. В таком положении он еще не был ни разу в жизни, и отчаяние придало ему сил.

— Хана…

Силы внезапно иссякли, он даже не представлял, сколько времени он боролся с трясиной.

Но теперь все — безвольно раскинув свои руки в стороны, словно расстрелянная картечью птица, Андрей мысленно попрощался с жизнью. Смерть в омерзительной жиже его хоть и ужасала, но майор сражался до конца, пока полностью не обессилел.

Вскоре предстояло принять неизбежное, без скулежа и причитаний, как надлежит воину. Ведь главное не только жить достойно, нужно и погибать с гордо поднятой головою.

— Писец!

Никитин выплюнул забившую рот жижу, на секунду с горечью пожалев, что лучше утонуть в воде, а тут запашок как в канализации. Недаром самураи себе делали харакири, сеппуку то есть, при свете солнца, вдыхая запах чистого воздуха, любуясь на солнышко.

Эстеты эти японцы, мать их за ногу! Их бы в это дерьмо, с головою по макушку окунуть, чтоб рвало от тошноты, наизнанку выворачивало. Да еще глаза с ноздрями этой мерзостью намазать — вот тогда бы они поняли, что ритуалы не выбирают!

Это им не игрушки — фигушки показывать!

— Боже мой! Помоги!

Слова вырвались непроизвольно. Андрей, ожидая, как в его торчащий на поверхности рот вольется омерзительная жижа вместо живительного последнего глотка воздуха, с немалым изумлением понял, что дальше в глубину он не погружается.

Более того — что-то довольно крепко поддерживало его спину, не давая ей проваливаться вниз. Да и ноги неожиданно освободились от тисков и теперь медленно, по сантиметру, преодолевая густую вонищу, устремились к поверхности.

— Ух ты, подействовало!

Столь быстрая помощь на его отчаянный призыв к небесам привела бывшего офицера (что одно время в молодости являлся заядлым атеистом и этим бравировал, но только до первой войны и пролитой крови, после которой чуть ли не все военные моментально обращаются к Богу) в глубокий религиозный экстаз.

Никитин принялся с необычайной торопливостью читать все молитвы, которые помнил — и на латыни, и на церковнославянском, сочетая их с призывами на чисто русском языке. Ведь когда прижмет, поневоле вспомнишь очень многое…